Сын капитана Алексича
Шрифт:
— Дед травы собирал, — шепнул Петрович капитану. — В ящиках этих у него трав видимо-невидимо.
Вася подошел к почке, нагнулся, осторожно опустил руки.
Маленький, белый в коричневых пятнах пес сел перед ним на задние лапы. Черные, словно бусины, глаза его блестели.
— Мы у фельдшера были, — сказал Вася. — Он лапой в капкан угодил…
— Вот как, — сказал капитан.
— Да, — сказал Вася. — Такой веселый, все ему надо, ничего не пропустит.
Петрович откашлялся для солидности.
—
Вася удивленно поднял на него глаза:
— О деле?
Однако ни о чем больше не спросил, сел за стол, как и подобает хозяину.
«Солидно держится, словно большой», — одобрительно подумал капитан.
Вася нравился ему все больше. Еще тогда, в больнице, он, что называется, упал ему на сердце, и теперь чем больше он глядел на него, тем сильнее чувствовал — все в этом мальчике по нем, даже его молчаливость, даже кажущаяся неприветливость…
Сперва Вася удивился. Удивился и серьезно, без улыбки взглянул на капитана.
Стало быть, этот чужой старый человек, капитан «Ястреба», предлагает ему жить вместе с ним? Он хочет, чтобы Вася стал ему сыном?
Все это было так неожиданно, что Вася растерялся и не мог произнести ни слова.
А Петрович, старый искуситель, соловьем разливался:
— У Афанасия Данилыча тебе хорошо будет — и учиться пойдешь в городскую школу, и семья у тебя будет какая-никакая, душа у капитана золотая, добрая, ничего для тебя не пожалеет, будет тебе отцом самым что ни есть показательно-образцовым!
Капитан ежился от лестных слов, вздыхал, отводя глаза. Никто никогда еще не говорил ему в лицо столько приятных вещей, и, по правде сказать, он никак не ожидал, что малоразговорчивый Петрович может так горячо и, по-видимому, искренне выхвалять его необыкновенные качества.
Вот уж поистине, тридцать лет вместе щи хлебал, а кто таков, так и не знал.
И себя, очевидно, тоже не сумел познать как следует. Неужто и впрямь он такой необыкновенный, замечательный и душа у него золотая?
Не выдержав, он встал, прервав излияния Петровича:
— Будет тебе, кончай культ личности.
Подошел к собаке, лежавшей возле печки.
— Как лапа-то? Заживает?
— Конечно, — ответил Вася. — Фельдшер говорит, недели через две опять прыгать будет…
Черные влажные собачьи глаза смотрели на капитана с привычной преданностью. Он провел рукой по голове собаки.
— Как зовут?
— Тимкой. Тимофеем.
Тимка вдруг живо опрокинулся на спину, показав розовый живот в мелких черных пятнышках.
— Вон ты какой ловкий…
Капитан почесал Тимкин живот. Закрыв глаза, пес от удовольствия подрыгивал задней лапой.
— Он на задних лапах ходить умеет, — сказал Вася. — Вот увидите, как поправится.
— Охотно верю, — сказал капитан и покраснел: слова эти показались ему какими-то выспренними, неестественными, словно он и сам не знает, что сказать этому мальчику и вообще каким тоном говорить с ним.
— Постойте, — сказал Вася. — Я вам еще что покажу…
Он метнулся из горницы в сени. Потом тут же вбежал обратно, держа в руке голубя. Одно крыло у голубя было ниже другого.
— Это Тимкин первый друг…
Голубь встал на голову Тимки и словно застыл на миг.
И Тимка лежал не шевелясь, как бы боясь потревожить птицу.
— Большое у тебя хозяйство, — заметил Петрович.
— Мальчишки ему крыло подбили, — сказал Вася. — А вообще-то он тоже умный…
— Как зовут? — спросил капитан.
— Еще не придумал. Просто голубь.
Теперь Вася смотрел только на капитана и обращался к нему одному.
— Еще у меня кошка есть…
И в первый раз за все время, что они были здесь, улыбнулся. Капитан увидел, что зубы у мальчика редкие, со щелочкой между двумя передними.
Вася открыл дверь, позвал негромко:
— Мурка, ты где?
Вбежала кошка, серая, с большими ушами и тонким хвостом, по правде говоря — не из красивых. Потерлась облезлым боком о Васины ноги, обнюхала Тимку, все еще лежавшего на полу и, не обратив никакого внимания на голубя, улеглась рядом с собакой.
— Хорошая кошечка, — неискренне похвалил Петрович.
Вася сказал гордо:
— Она тоже очень умная…
— Наверно, — сказал Петрович. — Как же иначе?
И отвернулся. Капитан знал: он терпеть не может кошек.
— Так как же? — спросил Петрович немного погодя, сердито глядя на кошку, собаку и голубя: черт бы их побрал совсем, только отвлекают от серьезного разговора.
Вася молчал, водя пальцем по чисто выскобленному столу.
— Не знаю, ничего я не знаю…
— А все-таки, — не отставал Петрович. — Ты же сам понимаешь, одному тебе никак нельзя оставаться, а у него тебе будет хорошо, уж поверь мне, я знаю.
Он бы, наверное, опять начал говорить без конца об одном и том же, но капитан решительно остановил его.
— Ладно, — сказал капитан. — Ты, Вася, поговори, посоветуйся с людьми, с учителем, еще там с кем. Брату напиши, если хочешь.
— Брату? — спросил Вася. — А я его адреса не знаю.
— Он что, не пишет вам? — спросил Петрович.
— Не знаю, может, и писал дедушке, только я не помню…
— В общем, решай, — сказал капитан. — Твое дело, как скажешь, так и будет.
Петрович неодобрительно покачал головой. Нет, видно, никогда из капитана не получится дипломата. Привык рубить сплеча и думает, иначе никак невозможно, чудак человек, одно слово!