Сын капитана Алексича
Шрифт:
— Петрович не виноват, — прервал ее капитан. — Это я тогда сказал. Вы на меня набросились, будто я сына бросил…
— Вот-вот, — подхватил Петрович. — Не зная броду, суешься в воду. А что получилось? Конфуз один.
Катя посмотрела на Петровича, на капитана и, не зная, что сказать, вновь зарыдала.
Маленький Жучок, переваливаясь на коротких лапках, подбежал к ней, ткнулся носом в ее ногу.
— Поди ты еще, — с досадой воскликнула Катя и так пнула щенка ногой, что тот, жалобно завизжав, откатился в угол.
—
Катя мгновенно затихла, красные распухшие глаза ее с надеждой и тоской смотрели на капитана.
— Как думаете, не бросит он меня? — спросила она.
— А что, неохота, чтоб бросил? — съязвил Петрович, но капитан недовольно дернул плечом, и он замолчал.
— Что случилось? — повторил капитан.
— Не знаю, — горестно ответила Катя. — Другой он стал. Совсем другой, и не глядит на меня, и слова мне не скажет, подойду к нему, скажу: «Камиль, милок, что это с тобой?» А он меня рукой от себя подальше: — «Отойди, говорит, не мучай меня!»
— Мне думается, вы сами, Катя, во многом виноваты, — сказал капитан. — Надо бы вам немного измениться, по-другому вести себя.
Катя ударила себя кулаком в грудь.
— Измениться? Афанасий Данилыч, родной вы мой, я ли за ним не хожу, я ли ему в глаза не гляжу? Все, все, что он хочет, каждое его желание исполняю…
Петрович недоверчиво хмыкнул, но капитан строго взглянул на него, и тот стал кашлять, будто в горле запершило.
— У вас, Катя, характер неистовый, — осторожно начал капитан. — По-моему, часто получается так: не вы своим характером владеете, а он вами…
Катя широко раскрыла глаза и внезапно снова разрыдалась.
— Истинная правда, — всхлипывая, говорила она. — Золотые ваши слова!
— Ну-ну, — сказал капитан. — Успокойтесь, зачем вы так?
Однако Катя уже не могла остановиться. Она била себя в грудь и раскачивалась из стороны в сторону, причитая и растравляя себя все больше.
— А как мы раньше-то жили, — причитала она. — Как жили! Люди кругом на нас радовались, налюбоваться на нас не могли…
— Вот видите, — заметил капитан. — Стало быть, если хотите, вы можете себя взять в руки.
Но Катя не слушала его.
— Ведь такого, как Камиль, поискать, — кричала она тонким надрывным голосом. — Это ведь самый на свете лучший человек, цены ему нет. И меня как любил, души не чаял, и к сыну моему всем сердцем, это я одна во всем виноватая, одна я — никто другой!
— Вот и отлично, — сказал поучительно капитан. — Вы сами все сознаете, а это тоже, знаете…
Она вскочила с дивана и, как капитан ни упирался, схватила его за руку.
— Что, бросит он меня или нет? Не бросит, нет?
Она была и жалка и неприятна в одно и то же время. Петрович даже глаза отвел в сторону, чтобы ненароком не взглянуть на нее.
— По-моему, все образуется, — уклончиво сказал капитан.
Но от Кати нелегко было отделаться.
— Бросит или нет? — Она все время повторяла одни и те же слова, словно заклинание. — Бросит, да? Или нет?
Капитан вздохнул. Что он знает и что может ей сказать?
— Все от вас зависит, — начал он медленно, взвешивая каждое слово, — с ней следовало говорить осторожно, чтобы не вцепилась, не поймала на слове. — Постарайтесь быть с ним мягче, уступчивей, добрее.
— Да, да, — сказала Катя, глядя на капитана расширенными глазами. — Верно, добрее…
— Он же по природе человек мягкий, добром вы с ним все сделаете…
— Да, — сказала Катя, — добром, конечно…
Внезапно она бросилась к дверям и мигом выбежала, словно ветром ее сдуло.
— Характер у нее трудный, в первую очередь для нее самой, — сказал капитан, подняв с пола Жучка и гладя его по черной головке.
— Вот она и побежала добро поскорее делать, — усмехнулся Петрович. — А тебе бы, — добавил он с улыбкой, — укротителем в цирке быть, в самый раз.
Капитан не сдержал улыбки.
— Почему укротителем?
— Шутка ли, такую лютую бабу в один миг обратил. Тише ягненка стала, — восхищенно сказал Петрович и, помолчав, заключил: — Конечно, с бабами тоже не каждый может. Ты, видать, умеешь…
— Ну, это как сказать, — ответил капитан, помрачнев.
Петрович встал, надел шапку.
— Пора. Пойду в главный «Гастроном».
— Счастливо, — отозвался капитан.
Стоя у дверей, Петрович оглянулся:
— Поглядел я сейчас на нее, послушал и думаю: а все-таки хорошо, что я тогда с той бабой не связался.
— С какой бабой? — позабыв, спросил капитан.
— Ну, с той, что в Одессе была. От них, от баб, видать, все-таки одно расстройство да шум.
Едва капитан приготовил завтрак, явился Вася. Вошел, немного смущенно глянул на капитана, прижимая руки к груди.
— Что еще такое? — спросил капитан.
Не говоря ни слова, Вася отпустил руки и вывалил из-за пазухи двух котят — серого и белого с рыжими пятнами.
— Вот, дядя Данилыч, — сказал он. — Возле нашего дома нашел в сугробе. Еще немного, и замерзли бы… — Виновато шмыгнул носом. — Наверно, подбросил кто-нибудь…
Он не сводил глаз с капитана, ожидая, что тот скажет.
— Давай их поближе к печке, — сказал капитан. — Живо отогреются. — И усмехнулся.
— Что, правда, хорошие? — спросил Вася. — Замечательные, правда?
— Это само собой, — ответил капитан.
Когда-то, когда капитан был еще один, он мечтал завести собаку. Теперь дом полон «живности», как говорит Петрович. Но если бы Вася принес не двоих, а десяток котят, все равно он не мог бы ему отказать.
13