Сын менестреля. Грейси Линдсей
Шрифт:
– Выйди за дверь и жди там.
С трудом оторвав ноги от пола, я, с чемоданом в руке, вышел из комнаты и прождал за дверью минут десять, не меньше, когда услышал тот же голос:
– Можешь войти.
Я вошел, поставил чемодан на пол и, увидев напротив письменного стола стул, должно быть поставленный для меня, сел.
– Встань!
Я повиновался, с опаской взглянув на своего будущего отца настоятеля, сидевшего и внимательно изучавшего папку, которая, если верить моим худшим опасениям,
– Известно ли тебе, мой дорогой Фицджеральд, что ты прибыл сюда с опозданием на три дня? – В голосе настоятеля слышался едкий сарказм, без тени юмора.
– Прошу прощения, отец мой, но меня провожала матушка, и так как путешествие ее утомило, мы провели два дня в Риме, а затем остановились в «Рице» в Мадриде, поскольку я опять же счел, что с моей стороны будет благоразумнее провести ночь там.
– Похвальная сыновняя преданность. А что ты делал в Риме, сын мой?
– Его Святейшество, папа, удостоил нас личной аудиенции.
Мне казалось, что это может его смягчить. Но не тут-то было. Он продолжал улыбаться, и, смею тебя заверить, Алек, его улыбка мне не слишком понравилась.
– Так что же сказал тебе Его Святейшество?
И тут я по недомыслию выложил ему всю правду:
– Он особо отметил достоинства самоотречения и покаяния.
При этих словах отец настоятель неожиданно поднял сжатую в кулак огромную руку и с такой силой ударил кулаком по столу, что все стоящие там предметы задрожали и подпрыгнули. Увы, я тоже чуть было не подпрыгнул.
– Вот-вот. Именно эти слова мне следовало бы тебе сказать. И я говорю их тебе сейчас, поскольку они девиз нашего учебного заведения, особенно применительно к тебе – изнеженный, испорченный до мозга костей маменькин сынок! Если бы я еще раньше не прочел все это на твоем лице, то обязательно прочел бы здесь, в твоем личном деле, – произнес он, бросив взгляд на лежащую перед ним папку. – Скажи, тебе хоть что-нибудь известно об умерщвлении плоти?
– Да, известно. Мой лучший друг каждое утро принимает ледяную ванну и делает пробежку в две мили, даже не поев овсянки.
Его глаза заблестели голодным блеском.
– Это наш человек. А нельзя ли его к нам?
– Он уже на пути к тому, чтобы стать доктором.
– Жаль! Какого миссионера я из него сделал бы! Мы здесь специализируемся на подготовке миссионеров, мой дорогой Фицджеральд. За последние двенадцать лет я уже выпустил из этих стен семь миссионеров, трое из которых пролили кровь на Черном континенте.
Алек, этот жаждущий крови парень уже начал меня всерьез тревожить. Он был хуже Джека-потрошителя.
– Но перейдем к делу. Я обязан наказать тебя за столь вопиющее нарушение правил. Ты на две недели лишаешься возможности покидать территорию семинарии. А комната, которую тебе отведут, вряд ли будет похожа на номер в «Рице».
Он стукнул по звонку, установленному на столе. Тут же появился слуга. Потрошитель проинструктировал его. Слуга явно удивился, но взял мой чемодан, и мы, выйдя из главного здания чудесного аббатства, направились в дальний конец бетонного строения. Там я спустился вслед за ним по ступенькам в подвальное помещение и оказался в темной клетушке с малюсеньким окошком, из которого открывался омерзительный вид на уличные туалеты. Да и сама келья, где царил жуткий беспорядок, была до отвращения грязной.
Бросив взгляд на замызганную кровать с продавленным матрасом, я повернулся к парню, все еще держащему в руке мой чемодан.
– Кто занимал эту комнату до меня?
– Студент, которого исключили только вчера.
– За что?
– Думаю, за курение, сеньор, – сказал слуга и, понизив голос, добавил: – Это карцер, сеньор.
С минуту я простоял, не зная, что предпринять. Нет, я решительно не желал здесь оставаться.
– Никуда не уходи! Жди меня здесь и посторожи мой чемодан. Я вернусь.
Похоже, ничего другого он и не ожидал.
Поднявшись по гадким ступеням, я направился прямиком в кабинет Потрошителя и вошел внутрь.
Он оторвался от бумаг на письменном столе и поднял на меня глаза. Мое возвращение явно не стало для него сюрпризом.
– Да?
– Я не собираюсь жить в этом вонючем склепе. По крайней мере, я имею право на чистое и приличное жилье.
– А что, если я не выполню твои требования?
– В таком случае я отправлюсь отсюда прямо в Толедо, возьму такси до Мадрида, потом пересяду на поезд до Рима и обо всем расскажу Его Святейшеству.
– Очень хорошо, – мягко ответил он. – Прощай, Десмонд.
Я как стоял, так и остался стоять, кипя от бешенства, а он как ни в чем не бывало снова углубился в изучение бумаг на письменном столе. Тогда я круто развернулся и поплелся обратно в свою келью. Теперь я чувствовал себя уже не маленьким Дэвидом, а одной из тех бутылок, что он успел отмыть только наполовину. Я решительно не мог осуществить свою угрозу, и Потрошитель это прекрасно понимал. Как я буду выглядеть в глазах моей дорогой мамочки, если вернусь к ней в «Риц»? Нет, никогда, никогда! Я должен с честью выйти из положения. Во мне еще осталась какая-никакая сила духа. Слуга по-прежнему стоял рядом с чемоданом. Он знал, что я непременно вернусь.
– Сеньор, эта маленькая комната будет выглядеть лучше, гораздо лучше, если здесь прибраться.
Наши глаза встретились, и я понял его взгляд. И, воздав хвалу Господу за мой хороший испанский – факт, оставшийся неизвестным сидящему у себя в кабинете сукину сыну с садистскими наклонностями, – я спросил:
– Как тебя зовут?
– Мартес, сеньор.
Я достал из бумажника прекрасную новенькую, хрустящую банкноту достоинством пятьдесят песет и помахал ею у него перед носом. Я знал, что пятьдесят песет – для него целое состояние. Он знал это не хуже моего.