Сын менестреля. Грейси Линдсей
Шрифт:
– Неужели он уезжает?
– Похоже на то.
Я застыл в задумчивости, ошарашенный этим известием. Хотя что зря гадать, ответ я смогу получить уже сегодня.
– Дорогой, ну давай же примерь костюм.
Я неуклюже поднялся, чувствуя себя каким-то одеревенелым, и с трудом заставил себя залезть в ванну с ледяной водой. Рядом с костюмом лежали чистая белая рубашка и новый голубой галстук. Я стал тщательно одеваться, время от времени не без удовольствия проверяя результаты, так как уже очень давно – по крайней мере не меньше пяти лет – не выглядел таким нарядным.
Моя дорогая мама оглядела меня с головы до ног, медленно прошлась вокруг и снова посмотрела на меня. С ее стороны не
– Сидит замечательно. Вот теперь ты похож на самого себя.
Весь день я слонялся без дела, зализывая раны и постоянно путаясь у мамы под ногами, но уже в пять часов мы сидели с ней в актовом зале, практически заполненном выпускниками, которые пришли в сопровождении родителей и друзей. Десмонда я заметил сразу, но, как он нам объяснил, его мама не смогла присутствовать, поскольку была занята последними приготовлениями к отъезду. Однако именно Десмонд открыл торжественную церемонию: он запел школьный гимн, новую версию которого написал отец Робертс. Правда, эффект был несколько подпорчен разговорами опоздавших и шумом отодвигаемых стульев. И тут на сцене появился отец Бошан. После короткой молитвы, во время которой зал встал, отец Бошан отчитался о проделанных за год успехах и приступил к раздаче наград. Родители отличившихся мальчиков сияли от гордости, те же, кому повезло меньше, не могли скрыть досады. Я слышал, как женщина за нашей спиной, злобно шептала своему соседу: «А наш-то, наш Вилли был пятым по богословию. И чо тогда его, того, не наградили?»
Наконец, уже более медленно, отец Бошан стал называть имена лучших из лучших, и очень скоро Десмонда пригласили пройти на сцену. Под сдержанные аплодисменты мой друг принял положенные ему в награду книги и, грациозно поклонившись, удалился. Затем настал мой черед. И мне было ужасно приятно в первую очередь потому, что мама может мной гордиться, когда меня встретили шквалом аплодисментов, которые продолжались до тех пор, пока отец Бошан, подняв руку, не утихомирил зал. Он начал говорить, предположительно обо мне, поскольку в зале снова раздались аплодисменты, и хотя я уловил фразу: «наш великолепный Шеннон», но больше практически ничего не слышал, так как мой взгляд был прикован к лежащему на стопке книг конверту.
Наконец пытка закончилась, отец Бошан неловко пожал мне руку, я пробрался обратно на свое место, и мама, пунцовая от гордости, сжала мою ладонь и подарила мне взгляд, который я никогда не забуду. Память о нем помогла мне выдержать все испытания, выпавшие затем на мою долю.
После еще одной молитвы нас отпустили, и толпа устремилась к выходу. Я проводил маму до трамвайной остановки у подножия холма, но, перед тем как посадить на трамвай, вручил ей заветный конверт.
– Здесь пять гиней наличными, мой приз за победу в конкурсе на лучшее эссе на английском языке. Не могла бы ты оказать мне такую любезность сходить к своему еврейскому другу и выкупить у него брошь?
Мама и рта не успела открыть, как уже была в отъезжающем трамвае, а я, чувствуя прилив сентиментальных чувств и стеснение в груди, стал медленно подниматься на холм.
Башенные часы на здании школы показывали двадцать минут седьмого. Я сразу же направился в кабинет отца Йегера. Он был на месте, сидел в своем любимом кресле и явно ничем не был занят, но выглядел, как мне показалось, непривычно задумчивым.
– Алек, я ждал, что ты придешь. Твоя мама получила мое письмо?
– Да, сэр, получила. Но решительно отказалась раскрыть мне его содержание.
– Хорошо, – улыбнулся отец Йегер. – Я действительно хотел видеть
– Чем больше я пропущу, тем лучше для меня, сэр. И я действительно ужасно вам благодарен за приз за лучшее эссе. Вы ведь знали, что я нуждаюсь в деньгах.
– Не говори ерунды! Твое эссе было на два порядка лучше других. У тебя в этой области особый дар.
– Хорошо, сэр, – засмеялся я. – Он мне пригодится, когда я буду выписывать рецепты. Но, ради Бога, скажите, вы что, уезжаете в отпуск?
– Не совсем так. Но я буду далеко.
В комнате повисла неловкая тишина. Заметив, что он не курит свою любимую трубку, я спросил:
– Может быть, набить вам трубку, сэр?
Я частенько оказывал ему эту услугу во время наших бесед о футболе. Однако на сей раз он только покачал головой.
– Алек, мне пока стоит повременить с курением, – сказал он и, замявшись, добавил: – У меня на языке появилось какое-то странное пятно, которое может представлять определенный интерес для твоих будущих коллег.
– Что, очень беспокоит?
– Терпеть можно, – улыбнулся он. – Но в понедельник, когда приеду за результатами обследования, смогу узнать больше.
Я словно лишился дара речи. Мне не слишком понравилось то, что я сейчас услышал.
– И что, вас могут оставить в больнице, чтобы убрать пятно?
– Это будет ясно на следующей неделе. Возможно, потом я переберусь на нашу базу в Стонихерсте. В любом случае я хотел сказать тебе до свидания и пожелать дальнейших успехов в учебе в университете. Я в тебя верю, потому что у тебя кое-что есть здесь, – тут отец Йегер приложил руку ко лбу, – и здесь, – ткнув кулаком себя в грудь, произнес он. – Однако у меня нет той же уверенности относительно будущего твоего друга, – продолжил он. – У Фицджеральда в характере есть одновременно и хорошее, и дурное. Больше хорошего, очень хорошего, но в остальном… – Пожав плечами, он покачал головой. – Ну ладно, Алек, тебе действительно пора бежать. Тебе уже давно пора было быть на танцах, а то они могут решить, что ты уклоняешься от этого мероприятия. Я провожу тебя. Хочу сходить в церковь и побыть там немного.
Когда мы вместе подошли к дверям школы, он остановился и, крепко сжав мою руку, посмотрел мне прямо в глаза:
– До свидания, Алек.
– До свидания, сэр.
Отец Йегер повернулся и направился в сторону церкви, в то время как я медленно, нога за ногу, перешел через дорогу и грустно поплелся в гору, по направлению к женскому монастырю. Я не мог не заметить, каким трагическим было выражение глаз отца Йегера. И на то были все основания.
У него нашли рак языка с метастазами в гортани и дальше. Шесть месяцев спустя, после трех операций и адских мучений, он умер. И хотя он вел жизнь аскета, придерживаясь во всем суровых ограничений, единственная слабость, которую он себе позволял, убила его.
Должно быть, предчувствие беды возникло у меня уже тогда, когда я входил в женский монастырь. Танцы были в самом разгаре, пары сонно кружились под бдительным взглядом группы немолодых монахинь, восседавших на сцене. Десмонд выделывал замысловатые коленца, изо всех сил стараясь оживить праздник.
Танцы не входили в программу моего обучения, и все же я выбрал себе партнершу из стайки девушек, уныло подпиравших стенку, и сделал с ней пару кругов. Мы старательно наступали друг другу на ноги, при этом она еще и пыхтела мне в правое ухо. Затем я передал ее с рук на руки совершенно не ожидавшему от меня такой подлости мальчику, а сам сел рядом с хорошенькой, тихой, сероглазой девочкой.