Сын менестреля
Шрифт:
— Очень даже хорошие слова, — продолжал настаивать Киалан. — Мне они понравились.
— Мне хотелось написать именно такие слова, — нерешительно проговорил Дагнер.
— Понятно, — сказал Кленнен. — В таком случае не произноси их больше до тех пор, пока мы не окажемся на Севере, — если не хочешь, чтобы нас арестовали как мятежников.
Дагнер попытался объясниться:
— Но я… Она не такая! Я просто хотел сказать, как мне нравится путешествовать в повозке, и… и все такое прочее.
— Правда? — отозвался Кленнен. — А разве ты не слышал песен, которые пели здесь борцы за свободу в год восстания… О, это было шестнадцать лет назад, в год твоего
— И я считаю, что это нелепо! — взорвался Киалан. — Почему людям нельзя здесь петь то, что им хочется? Что тут произошло со всеми?
Брид и Морил с интересом воззрились на его освещенное костром лицо. Похоже было, что Киалан — борец за свободу. Однако Кленнена его слова, похоже, только позабавили.
— Надеюсь, за кустами дрока никто не прячется и тебя не слышит, — сказал он, и Киалан стремительно оглянулся на темный куст у него за спиной. — Вот видишь? — добавил Кленнен. — Вот тебе одно простое объяснение, парень. Сейчас никто никому не может доверять. Это происходит, потому что неспокойные правители нанимают неспокойных людей, чтобы те делали неспокойными и всех остальных. Так было не всегда, знаешь ли. Дагнер, что я сказал, когда мы подъезжали к Деренту?
Дагнер печально размышлял о своей неподходящей песне.
— Э-э… а… Кажется, что-то насчет того, что жизнь похожа на представление.
— Так я и знал, что ты обязательно вспомнишь не те слова, — добродушно укорил его Кленнен. — Кто помнит?
— Ты сказал, что когда-то Юг был таким же свободным, как Север, — ответила Брид. — Но на самом деле ты сказал это мне.
— Вот и запомни, — заявил Кленнен.
3
После того как в первую ночь Морил попытался спать в палатке с Киаланом и Дагнером, он стал забираться в повозку, к Брид и винной бутыли. Как он объяснил Брид, даже пузатая бутыль занимала меньше места, чем Киалан, и к тому же у бутыли не было коленок и локтей. Морил три раза просыпался, оказываясь среди растяжек, в росе. Ему это очень не понравилось. И ему не нравился Киалан, так что Морилу оставалось только надеяться, что Дагнеру компания пассажира пришлась по душе. Трудно было понять, ладит ли Дагнер с Киаланом, поскольку брат был удивительно неразговорчивым человеком. В этом он был похож на мать. Совершенно невозможно было определить, как Линайна относится к Киалану, — как, впрочем, и к чему бы то ни было.
Несмотря на выговор Кленнена, Киалан оказался не в состоянии воздерживаться от прямодушных заявлений.
— Знаете, эта повозка на самом деле ужасающе аляповатая, — заявил он на второе утро.
Возможно, у него было какое-то оправдание: в эту минуту она стояла на фоне утреннего неба и над бортом как раз появилась рыжая голова Морила. Картина, несомненно, получилась красочная, но Брид глубоко оскорбилась.
— Ничуть! — возразила она.
— Наверное, ты еще слишком маленькая, чтобы иметь хороший вкус, — ответил Киалан.
После завтрака Брид поклялась Морилу, что теперь Киалан будет ей врагом до самой смерти.
Но что досаждало Морилу больше всего (если не считать локтей попутчика и того, что он даже не пытался помогать им по хозяйству), так это то, как Киалан с видом превосходства стоял рядом и слушал всякий раз, когда
Киалан маячил рядом и действовал Морилу на нервы. Он так извел Морила, что тот, в попытках защититься, погрузился в свои туманные грезы так глубоко, как с ним еще не случалось. Он сидел на своей скамье позади козел, смотрел на белую дорогу, лентой разворачивающуюся между серо-зелеными холмами Юга, грелся на жарком солнце, которое не могло сделать его кожу хоть чуточку смуглее, сколько бы он на нем ни сидел, и грезил о своей родине на Севере. Отец не ездил в Ханнарт из-за ссоры с графом Керилом, и это очень огорчало Морила. Он мечтал побывать там и мысленно рисовал подробные картины тех мест. На картинах непременно были старинный серый замок, стройные рябины и синие горы с причудливо очерченными острыми вершинами. Морил видел их очень ясно. Одновременно он видел и весь Север, раскинувшийся словно разноцветный витраж: темные леса и изумрудные долины, странные зеленые дороги, оставшиеся от древних времен и ведущие в места, которые уже никого не интересуют, твердые серые скалы и огромные водопады. На Юге не было ничего, что могло бы с этим сравниться.
Услышав у себя за спиной голос Киалана, Морил подумал, что теперь у Севера появилось еще одно преимущество: там Киалан их покинет.
— Я это уже шесть раз повторил! — сказал Киалан. — Ты что, все время витаешь где-то в облаках?
Морил обиделся. Близкие могут обвинять его в мечтательности, если им хочется, но Киалан-то чужой.
— Ты не имеешь права так говорить! — заявил он.
Возможно, Киалан не почувствовал, насколько он рассердил Морила.
— Видишь ли, — объяснила ему потом Брид, когда они отошли подальше от повозки, — даже когда ты злишься, вид у тебя такой сонный и… и невинный, что он, наверное, даже не заметил, что ты слушаешь. Впрочем, — язвительно добавила она, — он вряд ли обращает внимание на чужие чувства: его, знаешь ли, интересуют только его собственные.
Тогда Киалан ответил:
— О, право! Я уже понял, что ты в этой семье дурачок, но тебе вовсе не обязательно быть еще и грубым!
— Сам такой! — парировал Морил и совершенно неожиданно для Киалана боднул его головой в живот.
Киалан шлепнулся на спину, громко — и Морил надеялся, больно — ударившись о винную бутыль. После чего Морил счел за лучшее быстренько выпрыгнуть из повозки и отбежать назад. И весь остаток дня он был вынужден идти далеко позади повозки, опасаясь мщения Киалана.
Однако мщением занялся Кленнен. Когда они остановились на ночлег, он подозвал к себе Киалана и Морила.
— Вы двое собираетесь извиняться? — осведомился он.
Морил опасливо посмотрел на Киалана, тот ответил в высшей степени неприязненным взглядом.
— Хорошо же! — сказал Кленнен и столкнул их лбами.
Не бывает вещи тверже, чем голова другого человека. Морилу оставалось только надеяться, что у Киалана из глаз высыпалось столько же искр, сколько у него. Он несколько удивился тому, что Киалан ничего не сказал Кленнену.