Сын на отца
Шрифт:
— Кто посмел помешать?!
Офицер в ярости повернулся к Ромодановскому и осекся, узнав князя-кесаря в лицо.
— А мне никто не смеет препятствовать! Я в своем праве! А ты почто не отписал мне — зачем сюда прибыл?!
— Я обер-прокурор Сената и прибыл сюда по именному указу самого царя, княже! Вот он!
Скорняков-Писарев взял свернутый в трубочку лист бумаги с прицепленной к нему печатью. Иван Федорович развернул его, посмотрел и совершенно хладнокровно бросил:
— Поддельная бумага! И к тому же здесь не указано пытать инокинь — а ты зверь, что делаешь?!
—
— Акинфий!
Стоявший сбоку от удивленно выгнувшего бровь Ромодановского верзила мгновенно сделал шаг вперед — от страшного удара кулаком в живот обер-прокурора согнуло, слова застряли у него в глотке и не успели вырваться наружу, один только стон с всхлипом.
— Вязать, рот закрыть, содержать как злодея, ныне опасного. И всех також его людей, что здесь находятся!
Подобной команды ожидали — в мгновении ока все были скручены, во рты натыкали свернутых тряпок. Побагровевший следователь в бешенстве выпучивал глаза, но его стукнули по затылку и уволокли. За ним отправились каты и писарь — те не сопротивлялись, лица побледнели от охватившего их ужаса. А князь-кесарь рявкнул:
— Инокиню с дыбы снять, лекаря к ней! Отвезти в монастырь… Нет, не нужно, потребуется еще!
Пока люди суетились, снимая несчастную с дыбы, князь-кесарь молчал и пристально смотрел на жаровню. Потом повернулся к царевичу, негромко произнес, приглушая голос:
— Нужно поговорить.
И громко сказал, обращаясь к людям:
— Оставьте нас!
Все тут же заторопились выйти, тяжелую дверь затворили аккуратно, почти без звука. И нахлынула звенящая тишина, только шипели факела на стенах да потрескивал уголь в жаровне.
— Государь, нужно начинать сегодня, не мешкая, иначе упустим время! Царь выехал из Петербурга, а ездит он быстро. Немедленно привести солдат к присяге тебе и царице Евдокии Федоровне, начать распространять твой манифест, не дожидаясь венчания на царство. И собирать Поместный Собор из всех иерархов кто успел прибыть — добавим в него архимандритов и игуменов, а также прихожан. Мне токмо сейчас сообщили — местоблюститель патриаршего престола Стефан Яворский приехал в Лавру — в Троицу я послал людей, они его привезут.
Алексей вспомнил, что во время гонки в Суздаль, к Ромодановскому постоянно подъезжали нарочные, один гонец настиг их уже на подходе к воеводскому подворью. Сердце сдавило — он осознал, что все бы пошло наперекосяк, если бы князь-кесарь не поддержал его столь энергично и умело, взвалив на себя все организационные хлопоты.
— Благодарю тебя, Иван Федорович…
— Не надо, государь, дело теперь общее, и судьба у нас будет одна. Так что побеждать нам ныне нужно, и завтра, ибо через три дня будет поздно. А в Москве сейчас фельдмаршал Шереметев с епископом Ионой и митрополитом Сильвестром сами к делу приступили — с ними и генерал Балк — я вчера говорил с ним, и он к нашему комплоту присоединился. Да, сюда едет епископ Досифей — присягу владыка примет у всех, и крестоцелование проведет, с торжественной литургией…
Вечерело.
Ветер был слабый, а то мело поземкой, что стало бы совсем некстати. В свете факелов перед собором столпилась огромная толпа горожан, блестели
Алексей обнимал за плечи матушку Евдокию Федоровну, женщина заметно дрожала. Князь-кесарь вышел на середину небольшой площади и стал громко говорить, почти кричать:
— Поведаю я вам страшную тайну, люд православный! Двадцать лет назад за морем мерзкий содомит и мужеложец Франц Лефорт подменил нашего благоверного государя Петра Алексеевича на немца, на него ликом и голосом похожего! Я сам недавно узнал сей секрет, прочитав духовную грамоту, моим отцом составленную. И все эти годы нами правит самозванец, с бесом внутри, что оскверняет православную веру нашу, разорил податями народ, запугал всех казнями, лютует и тиранит!
Вся площадь дружно ахнула — теперь, давно ходившие по всей стране слухи, были открыто подтверждены, да ни кем-нибудь, а молодым князем-кесарем, отец которого самого царя в отъездах заменял и все его почитали как второго самодержца и властителя.
— Срок настал, люд православный, защитить себя от веяний еретических, соблюсти веру истинную и выступить всей землей против царя самозванца, беса терзающего, упыря кровавого, что от злодеяний своих в падучую болезнь часто входит, трясется весь в пене, что я не раз, как многие другие честные бояре и священники, видел собственными глазами.
После слов Ивана Федоровича из толпы послышались крики, за которые в другое время если бы не убили сразу на месте, то колесованию бы предали, как злодеев государевых.
— И я зрел!
— Мы також видели!
— Истинная правда, люди!
— Бес на троне, а не царь православный!
— Самозванец хуже Гришки Отрепьева!
— А с ним на троне шлюха солдатская, разве царь природный такую стерву себе выберет — токмо немец бесчестный!
Князь-кесарь поднял руку, и все голоса разом стихли…
Глава 8
— Здесь благоверная царица Евдокия Федоровна! Ее самозванец приказал постричь в монастырь, но архимандрит Власий отказался совершить постриг, за что был сурово наказан! Но спасения ради, царю-мучителю сказали, что пострижение состоялось, но благоверная царица наша всегда ходила в мирском платье. А я о том хорошо знал, и всячески старался помочь! Потому преклоним перед ней колени, как положено верноподданным честным, и попросим ее взять царство снова!
Выкрик Ромодановского не завис в воздухе — вместе с ним опустились на снег все собравшиеся на площади, даже солдаты преклонили одно колено, крепко сжимая рукой фузеи, а офицеры отсалютовали обнаженными шпагами. Трепыхались на ветру склоненные прапорщиками знамена, короткую будоражившую дробь пробили барабанные палочки.
— Народ мой православный! Видите, что творится на нашей земле от деяний мерзостных царя-самозванца. Посмотрите, что сделали его каты с честной игуменьей Марфой и казначеей Мариамной! Они никогда не напьются досыта кровью христианской, наслаждаются мучениями нашими, им в радость страдания людские!