Сын на отца
Шрифт:
— Ой, надежа-государь, измена приключилась. Наследник твой Алешка, коего ты от престола отрешил, с драгунами в Суздаль пожаловал, а воевода наш майор Обухов на его сторону переметнулся, собака, и руку ему целовал принародно, присягу приняв со своими солдатами!
Лицо Петра побагровело — он схватил купца за грудки и рывком поднял вверх — хитрый купец, понимая, чем может окончиться дело, подогнул ноги в коленях, и царю приходилось держать его тяжелую тушку на весу. У царя от натуги вздулись жилы, и он бросил купчину на пол. А тот обхватил его ноги,
— Когда это случилось?!
— Почитай, четвертый день прошел, великий государь! Я как измену всю увидал, и что потом содеялось, в сани упал и деру дал, коней нахлестывая. Торопился к тебе с известием, под метель дважды попадал, коней загнал, чуть не погиб в дороге, думал, замерзну. Но драгун в объезде встретил, они меня и привезли сюда.
— Так что там дальше содеялось?! Говори — не тяни!
— На площади весь город царевичу присягнул, он сам на себя шапку Мономаха возложил, в золотой ризе и бармах царских стоял, скипетр и державу в руках своих держал!
— Ах, тать! Ну сыночек, теперь ты у меня попляшешь — шкуру с живого сдеру собственными руками! Это откуда он оплечье взял и шапку — не иначе как из Москвы доставили. А тогда что же выходит, Алексаша — бояре супротив меня выступить решили?!
— Так и есть, мин херц — тут без князя-кесаря не обошлось! Но почему Суздаль, не понимаю?!
— Так царицу Евдокию освободили…
— Цыц, собака, какая царица, она инокиня!
— Погоди, Данилыч, не кричи и ногами не топай! Сказывай все как на духу, купец! Не бойся — про все воровские дела рассказывай в точности, ничего от меня не утаивай!
— Так я и говорю — как царицу на площадь вывели, вся в одеянии парчовым, так владыка и сказал всему народу, что пострига над ней настоящего не совершали, а так, для видимости — лишь бы ты, великий государь про то не знал, и на них не гневался…
— А, долгогривые здесь тоже, так и знал, что темнят, тати — помнишь, как архимандрит отказался постриг производить. Сам Досифей поди выступал? Сладкоголосый пихарь, хоть и в рясе!
— Да, он был, владыка, и речь громкую держал. И монашек показывал, которых намедни пытал и огнем жег на воеводском подворье какой-то обер-прокурор…
— Скорняков-Писарев? Что с ним?
— В железа забили его, и людишек с ним, что пришли из Петербурга. По приказу князя-кесаря, что с царевичем рядом стоял. Властный такой, в шубе — это он войско привел. Знамена развернули, барабаны били!
Петр побледнел, стоял и молча разевал рот, не в силах вымолвить слова. Новость просто ошарашила царя — его предал человек, которому он безусловно доверял, как и его отцу, называя «вашим высочеством» и «дяденькой», причем искренне, не лицемерно.
— А ведь это заговор, мин херц — а Скорняков-Писарев его чуть на чистую воду не вывел. Потому они все в Суздаль метнулись, и там венчание на царство наскоро провели, отступили от традиций. И все потому, чтобы в Москву Алешка уже царем въехал — дерзко удумали бояре, умно. Торопятся — почуяли, что ты в Москву едешь. Или доброхот у них нашелся здесь, и отписал о твоей поездке.
— Ты прав, Данилыч — многие в заговор вовлечены, вот они и всполошились. Толстого, шелудивую собаку, брать надобно! Это он все тянул — царевич в землях иноземных гуляет, гвардейцев моих бьет. А я ему поверил, а оно как вышло — под самым носом, на Москве змеиный клубок шипел. Ох, мать — а я ему Тайную Канцелярию поручил, пустил хорька в курятник — вот и попался в капкан настороженный!
— Похоже на то, государь — нашли похожего лицом, но убийцу матерого и отправили за тридевять земель. А мы за ним там зря гонялись, людей верных потеряли уйму. Отвлекли наше внимание, государь, чтобы на Москву не смотрели мы, а в иную сторону.
— Да и письма эти он для того и подсунул, чтобы мою ярость на других людей направить, — Петр скривился, покачал головой. — Ох, и умен тать, все продумал, все рассчитал.
— Царевич?!
— Да нет, Алешка скрытен, но слаб, притворщик — но не хитер и не коварен. Тут князь-кесарь дело замутил, и нас всех в дураках оставил. Считай — зря что ли царица Прасковья и местоблюститель Стефан Яворский в Троицу уехали? Совпало так?! Или кто-то их надоумил?!
— А ведь верно, — воскликнул Меншиков. — Царевич от Толстого в октябре сбежал, но думаю, эта хитрая выжига ему побег и устроила для отвода наших глаз.
— Скорее всего, так оно и есть! Ну, Ванька-каин — на колесе сдохнешь, а рядышком стенать будет твоя женка и дочка!
— Да бабу и девку отдать драгунам, побаловаться…
— Цыц, Данилыч, их казнить надобно принародно. Так, Макаров пиши Якову Брюсу, ему доверяю — Толстого в железа забить и следствие начать, пытать безжалостно. Малую царевну Наталью и царенка Петра под караул взять, и смотреть, чтобы с детьми ничего не случилось. А далее ужо решать буду — или им шейки свернуть, или уморить.
— И верно, мин херц. Чужое отродье жалеть не надо — видимо, Дунька не от тебя царевича зачала…
— Не тебе судить! Алешка за мать мне мстит! Но я с ним сочтусь. Значит, четыре дня сюда ехал, купец?!
— Так оно и есть, великий государь!
— Хм, целые сутки им обратно вернуться и царицу привезти в Москву. И начинать мятеж — иначе бы у нас давно бы гонец сидел. В Первопрестольной многие мне верны, нарочных несколько отправили. Бояре сутки потеряют, несомненно, пока раскачаются, сам знаешь пузатых. И начали все всерьез позавчера, а то и вчера…
Петр Алексеевич задумался, прошелся по кабинету — на побледневшем лице застыли глаза — темные, жестокие, немного навыкате. И рубанув рукою воздух, решительно закончил:
— Ничего не потеряно, Данилыч — в Твери два драгунских и фузилерный полки, нужно поторопиться — пока зараза эта, как чума опасная, на войска не перебросилась. И уже призвав верных нам солдат и офицеров под знамена, пойти на Москву спешно, в силе тяжкой, пока они там места в Думе делят. И раздавить всех сурово, чтобы кровь в разные стороны брызнула!