Сын племени Навахов
Шрифт:
Когда все поели и ушли, маленькая женщина снова налила в чашку горячей похлебки и подала ее брату. Вдвоем мы уговаривали его поесть, и он послушался. Потом она ласково заговорила с нами и несколько раз повторила одни и те же слова, указывая то на себя, то на дверь, но мы ничего не понимали. Я попробовал объясниться на языке знаков, который знаком навахам и всем другим кочевым индейским племенам, но она не знала ни одного знака. Индейцы, живущие в деревнях и занимающиеся земледелием, не знают языка знаков.
В течение дня многие воины-тэва входили в комнату, где сидели я и Одинокий Утес. Почти все смотрели на нас с ненавистью и что-то говорили человеку, взявшему нас в плен, и маленькой женщине, которая, как мы догадались, была его женой. Настала ночь.
Вскоре мы услышали голос человека, что-то кричавшего на площади. Индеец-тэва, захвативший нас в плен, и его жена быстро встали, взяли свое оружие и одеяло и вывели из дому меня и Одинокого Утеса. На площади собралось несколько сот мужчин и женщин. Я увидел много лошадей и испанского жеребца, на кокором ехал накануне мой отец. Одинокий Утес, узнав коня, громко вскрикнул. Человек, захвативший нас в плен, поднял брата и посадил на оседланную лошадь. Толпа вышла из пуэбло. Мы пересекли равнину и подошли к подножью горного хребта, тянувшегося на восток. Гуськом начали мы подниматься по узкой тропинке. Шли мы все утро, а когда солнце высоко стояло над головой, половина пути была пройдена, и начался спуск в долину. Далеко внизу сверкала широкая извилистая река – Большая река, или Рио-Гранде, как называют ее испанцы. Солнце склонилось к закату, когда мы спустились к реке. На другом берегу я увидел большое пуэбло, окруженное маисовыми полями. Человек, взявший нас в плен, указал на него пальцем и сказал: «Покводж, Покводж». Потом ткнул себя пальцем в грудь и снова повторил: «Покводж», давая нам понять, что там он живет.
Невольно я повторил за ним «Покводж», и так в первый раз произнес я слово на языке тэва.
Мы переправились через реку и вошли в пуэбло Покводж, которое испанцы называют Сан-Ильдефонсо. Когда мы входили в узкие ворота, я сказал Одинокому Утесу, что через несколько дней мы отсюда убежим. С тех пор прошло семьдесят лет, а я все еще живу в Покводже. Здесь и брат мой, Одинокий Утес. Он погребен на песчаном берегу реки. Позднее я расскажу тебе о страшном его конце.
Войдя в ворота – единственные в стенах пуэбло, – мы направились к площади. С четырех сторон ее окаймляли дома, одноэтажные и двухэтажные. Узким переулком мы вышли на другую площадь и остановились у подножия лестницы, прислоненной к стене дома в северном конце площади. Человек, захвативший нас в плен, снял брата с седла и поставил его на землю. Нас окружила толпа женщин и детей, а воин дал нам знак следовать за его женой, которая стала взбираться по лестнице. Мы поднялись на крышу и подошли ко второму этажу дома. Откинув занавеску у двери, женщина ввела нас в комнату, поцеловала брата и уложила его на постель в углу. Он тотчас же заснул.
Пока маленькая женщина разводила огонь в очаге, я осматривался по сторонам. В верхнем этаже дома было три комнаты, а мы находились в средней. Комната, выходившая на восток, служила, по-видимому, кладовой
– в ней хранились запасы маиса. Дверь в другую комнату не была завешена, и я увидел, что там, на стенах, висят богатые одежды, щиты, головные уборы, шкуры лисиц и других животных.
Разведя огонь, женщина взяла сосуд и пошла за водой. По обеим сторонам очага стояли различные сосуды, большие и маленькие, некоторые были красиво разрисованы. Были здесь также всевозможные плошки и чашки из глины, обожженные и раскрашенные маленькой женщиной, которая, как я впоследствии узнал, считалась самым искусным гончаром в деревне. Некоторые рисунки на сосудах и плошках показались мне знакомыми. Где мог я их видеть? И вдруг я вспомнил: в каньоне Челли, где была наша стоянка, еще сохранились ветхие, полуразвалившиеся жилища древних землепашцев, предков нынешних тэва. Женщины нашего клана пользовались старыми сосудами и чашками, найденными в этих домах.
Я еще рассматривал рисунки, когда женщина вернулась, а следом за ней вошел ее муж, который принес сноп маисовых початков. Он бросил их на пол возле очага и знаками приказал мне снять колчан и лук и сесть подле спящего брата. Между тем женщина вскипятила воду, сварила маис и, разбудив брата, предложила ему поесть. Он плакал и отказывался, а она взяла его на руки и поцеловала и, ласково нашептывая ему что-то на ухо, уговорила отведать маиса. Новое кушанье так ему понравилось, что он с жадностью поел. Все время женщина его обнимала, а ее муж, улыбаясь, смотрел на них. Когда брат утолил голод, женщина раздела его, уложила и накрыла одеялом. Я был удивлен: я не мог понять ее привязанности к ребенку враждебного племени.
На восходе солнца мужчина разбудил меня, и вместе с ним я пошел к реке, где мы выкупались. Брат еще спал, когда мы вернулись в пуэбло. Мы поели маисовых лепешек и сушеного мяса, а потом мужчина дал мне понять, что я пойду с ним на маисовое поле. Это поле находилось к востоку от пуэбло, и, кроме маиса, здесь росли тыквы, бобы, дыни и пшеница. Он разрезал дыню и протянул мне несколько тонких ломтиков. Это лакомство показалось мне удивительно вкусным. Видя, с какой жадностью я ем, он засмеялся и знаками объяснил, что я могу есть вволю. Мы начали обрывать початки маиса и складывать в кучу, а к полудню вернулись в пуэбло. Я обрадовался, увидев, что брат сидит на постели. Женщина умыла его, одела, расчесала его длинные волосы и нарумянила щеки. Выглядел он здоровым и бодрым, каким я давно уже его не видел. Он охотно поел похлебки, которую сварила для нас маленькая женщина.
– Ешь побольше, – сказал я ему. – Ты должен набраться сил к тому времени, когда мы отсюда убежим.
После полудня я снова ушел с человеком, взявшим нас в плен. Мы оседлали лошадь и привесили к седлу два больших мешка из оленьей кожи. Эти мешки мы наполнили собранными утром початками и, вернувшись в деревню, разгрузили мешки у подножия лестницы, которая вела в наш дом. Маленькая женщина спустилась вниз и стала шелушить маис, а потом отнесла его на крышу высушить. В тот день мы четыре раза возвращались на маисовое поле. Проходя по площади пуэбло, я задыхался от злобы, потому что мальчики и девочки тэва смеялись и дразнили меня, пока мой спутник их не прогнал. Я был уверен, что они называют меня рабом. «Ну что ж? – думал я. – Недолго я буду рабом. Настанет день, когда я жестоко отомщу им за насмешки».
Каждый день наш хозяин работал со мной в поле. Вдвоем мы собирали жатву, а потом запрягли лошадей и стали возить дрова из леса, запасая топливо на холодные зимние месяцы.
Так прошло три месяца, а нам с братом ни разу не представился случай бежать из пуэбло и вернуться к родному народу. А потом выпал снег и одел белым покровом горы. Я понял, что придется ждать лета, так как зимой нас всегда смогут догнать по следам.
Между тем брат становился с каждым днем все сильнее и крепче и наконец избавился от болезни, которая терзала его с самого дня рождения. На четвертый месяц нашей жизни в пуэбло я сказал ему, что нам придется здесь остаться, пока не растают снега. Его ответ так меня удивил, что я долго не мог выговорить ни слова.
– Брат, – сказал он, – я не хочу отсюда бежать.
– Как? Ты не хочешь вернуться к нашему народу? – спросил я наконец.
– Нет! Я хочу остаться здесь.
– Почему?
– Потому что я люблю эту женщину и она меня любит. Для нас она вторая мать. И ее мужа я люблю, он ласковый и добрый.
Правда, они были добры к нам. Они сытно кормили нас и хорошо одевали. Маленькая женщина так сильно привязалась к Одинокому Утесу, что не отпускала его от себя ни на шаг. Ее муж защищал меня от нападок детей. Но почему, почему они так поступили? Этого я не мог понять. В тот день я больше не говорил с братом о побеге. Я думал, что с наступлением весны Одинокий Утес захочет вернуться к родному народу.