Сын полка (1947)
Шрифт:
Ваня обеими руками стащил с головы шапку и сказал:
– Здравствуйте, дяденька!
Капитан Енакиев посмотрел на него тёмными глазами, окружёнными суховатыми морщинками, и слегка прищурился. В первую минуту он не узнал пастушка Ваню в этом стройном и довольно высоком солдатике – сапоги прибавляли ему роста – с круглой крепкой головой, высунутой из широкого воротника новой шинели с артиллерийскими погонами и петлицами.
– Здравствуйте, дяденька! – повторил Ваня, сияя счастливыми глазами и как бы приглашая командира батареи обратить внимание на свою одежду.
Но так как Енакиев продолжал молчать, Ваня осторожно присел возле двери на ящик, подтянул голенища сапог и положил на колени руки, в которых он держал шапку.
– Ты кто такой? – наконец спросил капитан с холодным любопытством.
Никакой вопрос не доставил бы Ване большего удовольствия.
– Это же я, Ваня, пастушок, – сказал мальчик, широко улыбаясь. – Не узнали меня разве?
Но капитан не улыбнулся, как того ожидал Ваня. Напротив, лицо его стало ещё холодней.
– Ваня? – прищурясь, сказал он. – Пастушок?
– Ага.
– А во что это ты нарядился? Что это у тебя на плечах за штучки?
Ваня слегка растерялся.
– Это погоны, – сказал он неуверенно.
– Зачем?
– Положено.
– Ах, положено! Для чего же положено?
– Всем солдатам положено, – сказал Ваня, удивляясь неосведомлённости капитана.
– Так ведь это солдатам. А ты разве солдат?
– А как же! – с гордостью сказал Ваня. – Приказом даже прошёл. Вещевое довольствие нынче получил. Новенькое. На красоту!
– Не вижу.
– Чего вы не видите, дяденька? Вот же оно, обмундирование. Сапожки, шинелька, погоны. Глядите, какие пушечки на погонах. Видите?
– Пушечки на погонах вижу, а солдата не вижу.
– Так я же самый и есть солдат, – окончательно сбитый с толку ледяным тоном капитана, прошептал Ваня, глупо улыбаясь.
– Нет, друг мой, ты не солдат.
Капитан Енакиев вздохнул, и вдруг лицо его стало суровым. Он кинул на стол «Исторический журнал», заложив его карандашиком, и резко сказал, почти крикнул:
– Так солдат не является к своему командиру батареи. Встать!
Ваня вскочил, вытянулся и обмер.
– Отставить. Явись сызнова.
И тут только мальчик сообразил, что, всецело занятый своим обмундированием, он забыл всё на свете – кто он такой, и где находится, и к кому явился по вызову.
Он проворно нахлобучил шапку, выскочил за дверь, поправил сзади пояс, заложенный за хлястик, и снова вошёл в блиндаж, но уже совсем по-другому.
Он вошёл строевым шагом, щёлкнул каблуками, коротко бросил руку к козырьку и коротко оторвал её вниз.
– Разрешите войти? – крикнул он писклявым детским голосом, который ему самому показался лихим и воинственным.
– Войдите.
– Товарищ капитан, по вашему приказанию явился красноармеец Солнцев.
– Вот это другой табак! – смеясь одними глазами, сказал капитан Енакиев. – Здравствуйте, красноармеец Солнцев.
– Здравия желаю, товарищ капитан! – лихо ответил Ваня.
Теперь уже капитан Енакиев не скрывал весёлой, добродушной улыбки.
– Силён! – сказал он то самое, очень распространённое на фронте словечко, которое мальчик уже много раз слышал по своему адресу и от Горбунова, и от Биденко, и от других разведчиков. – Теперь я вижу, что ты солдат, Ванюша. Давай садись. Потолкуем… Соболев, чай поспел? – крикнул капитан Енакиев.
– Так точно, поспел, – сказал Соболев, появляясь с большим чайником, охваченным паром.
– Наливай. Два стакана. Для меня и для красноармейца Солнцева. А то он подумает, что мы с тобой живём хуже, чем его разведчики. Верно, Соболев?
– Это уж как водится, – сказал Соболев, тоном своим давая понять, что он вполне разделяет мнение капитана о разведчиках как о людях хотя и толковых, но имеющих слабость пускать пыль в глаза своим угощением.
Соболев поставил на столик два стакана в серебряных подстаканниках и налил крепкого, почти красного чаю, от которого сразу распространился чудеснейший горячий аромат.
И тут только Ваня понял, что такое настоящее богатство и роскошь.
Сахар, правда, был не рафинад, а песок, но зато Соболев подал его в стеклянной вазочке. Свиной тушёнки с картошкой тоже не было. Но зато капитан Енакиев поставил на стол коробку с печеньем «Красный Октябрь» и выложил плитку шоколада «Спорт», что заставило пастушка почти онеметь от восхищения.
Капитан Енакиев с весёлым оживлением смотрел на Ваню:
– Ну, пастушок, говори: где лучше – у нас или у разведчиков?
Ваня чувствовал, что здесь лучше. Но ему не хотелось обижать разведчиков и отзываться о них дурно, в особенности за глаза.
Он подумал и сказал уклончиво:
– У вас богаче, товарищ капитан.
– А ты, Ванюша, хитрый. Своих в обиду не даёшь… Верно, Соболев? Не даёт своих в обиду?
– Точно. Разве солдат своих в обиду даст?
– Ну ладно, Соболев. Пока можешь быть свободен. А мы тут с красноармейцем Солнцевым побеседуем по душе… Такие-то дела, Ванюша, – сказал капитан Енакиев, когда Соболев ушёл к себе за перегородку. – Что же мне с тобой дальше делать? Вот в чём вопрос.
Ваня испугался, что его снова хотят отправить в тыл. Он вскочил с ящика и вытянулся перед своим командиром:
– Виноват, товарищ капитан. Честное батарейское, больше не повторится.
– Чего не повторится?
– Что явился не как положено.
– Да, брат. Явился ты, надо прямо сказать, неважно. Но это дело поправимое. Научишься. Ты парень смышлёный… Да ты что стоишь? Садись. Я с тобой сейчас не по службе разговариваю, а по-семейному.
Ваня сел.
– Так вот я и говорю: что мне с тобой делать? Ты ведь хотя ещё и небольшой, но всё же вполне человек. Живая душа. Для тебя жизнь только-только начинается. Тут никак нельзя промахнуться. А?