Сын Портоса
Шрифт:
— Возможно ли это?
— Ее преследует какой-то негодяй, остающийся пока неизвестным, но я найду его и отдам в руки правосудия.
Герцог д'Аламеда не моргнул глазом.
— Вы можете быть уверены, государь, — горячо воскликнул он, — что никто не ратует за наказание виновных более ревностно, чем я. Ах, если бы я мог стать вдвое моложе — перенестись в тот счастливейший возраст, когда вы уже не мальчик, но еще и не засохший лист, и можете влюбляться, можете наказывать и вознаграждать собственной рукой!
Король глубоко вздохнул.
— Сейчас ваше величество переживает пору расцвета, — продолжал Арамис, — хотя с принцами не следует говорить о старости и смерти, но все же эти вздохи свидетельствуют о тревожном состоянии ума, ибо, по всеобщему мнению, веселье — признак здоровья.
— Должен признаться, герцог, что перед вами не особенно счастливый человек.
— Учитывая пословицу «Счастлив, как король», а так же то, что мой августейший повелитель готов пойти на любые жертвы, дабы сохранить расположение вашего величества, следует предположить, что фонтаном вздохов вы стали не как монарх, а как мужчина.
— Пословица, которую вы привели, так же лжива, как и все остальные. Любой из моих подданных счастливее меня — он может делать все, что пожелает.
— Но почему вашему величеству не вести себя таким же образом? Когда человек устает от холодного мяса дома, он отправляется обедать в трактир. Правда, ваше величество может возразить, что вы уже пробовали питаться па стороне и…
— Герцог! — резко, но с улыбкой прервал его Людовик.
— Если фривольность этого сравнения оскорбляет ваше величество, скажу прямо: я опасаюсь, что ваше величество испытывает жестокий приступ уныния. Берегитесь, государь! — воскликнул Арамис, искусно изображая былую преданность своему монарху. — Уныние способно свести в могилу, если с ним не справиться вовремя, а единственное снадобье предлагает рецепт Дон Жуана, который врачевал сердечную боль, причиненную одной дамой, получая такую же от другой.
— Знаете, герцог, — осторожно отозвался король, — этот совет не походит на совет духовного лица, коим вы некогда являлись.
— Ах, государь, все дело в том, что прежде, чем я стал носить митру, на мое чело отбрасывала тень шляпа с красным пером, какую носили мушкетеры вашего незабвенного отца. И далее (если ваше величество позволит мне продолжать болтовню — а в старческой болтовне иногда присутствует здравый смысл) меня удивляет, что вы страшитесь уподобиться тем буржуа, которые, устав от старой служанки, находят себе другую — более ласковую и послушную. Пускай король накажет меня за излишнюю откровенность, прекратив выказывать в отношении меня постоянную доброту, но я уверен, что это из-за маркизы де Монтеспан омрачается ваше царственное чело. Движимая дерзостью — слово сильное, но точное — она демонстрировала отношения, которые ее же интересы и чувство благодарности должны были бы вынудить тщательно скрывать. Тем самым маркиза метила в королеву, до сих пор молча страдающую от неизлечимого недуга, любя того, кого обожает все королевство, но кто осчастливил своей любовью лишь ее…
— Герцог!
— Распространение скандальных слухов навлекло на вашу помазанную голову громы и молнии проповедников…
— Откуда вам известно… — начал король, нервно сжимая набалдашник трости.
— Посол обязан знать все происходящее при дворе, где он служит. Мне также известно, что ваше величество на грани разрыва с этой дамой, которая ничуть о том не сожалеет. Небо наделило ваше величество достаточной проницательностью, чтобы понять: маркиза любила вас более ради себя самой, нежели ради вас, государь.
— Да, — меланхолично вздохнул Людовик, — несчастные Лавальер и Фонтанж любили меня совсем не так.
— Не знаю, как умерла мадемуазель де Лавальер, — заметил испанский посланник, — меня в то время не было в прекрасной Франции, но что касается простодушной Фонтанж, сраженной ядом, только потому, что она любила вас безо всяких честолюбивых намерений…
— Герцог, это предположение… — начал король, не без страха глядя на говорившего.
— Государь, юридическая аксиома, гласящая «ищи того, кто выигрывает в результате преступления», здесь полностью уместна. Но я не столь непочтителен и не стану настаивать, если, руководствуясь высшим разумом, монарх желает, чтобы это отвратительное злодеяние было окутано мраком. Ограничусь лишь оплакиванием невинной и неотомщенной жертвы.
— Ах! — в который раз вздохнул Людовик, качая головой. — Где я найду другую, такую же, как она?
— Не клевещите на женский пол, государь, — быстро прервал старый герцог. — Благодарение Богу, не все походят на честолюбивую наследницу Мортмаров. Не все стремятся к власти, не останавливаясь при этом перед жестокостью и насилием. За некоторыми исключениями, любовь — это абсолютное жертвоприношение, полное отречение от себя ради любимого. Женщины испытывают радость и гордость, глядя на первого из земных царей, забывающего рядом с ними о бремени величия и забот. Сознание своего могущества они видят не в славе короны и не в потоке милостей и почестей, рассыпаемых рукой монарха, а в красивом дворянине, стоящем на коленях у их ног и осыпающем их страстными ласками. Они счастливы тем, что король на пороге места их тайных свиданий отбрасывает царственное величие, ослепляющее людей, прося только его любви и желая лишь сделать его счастливым. Обрадованные выбором государя, они встречают его сияющим взглядом, ласковой улыбкой и чистым сердцем, подобно девственницам в таинственном полумраке индусских храмов, посвященным идолам, которым они должны вечно поклоняться.
Выражение лица короля ясно говорило: «Продолжайте!» Но хитрый Арамис дал иной ответ на это немое приглашение:
— О, государь, я завершил свою проповедь, которой, боюсь, отнял у вас слишком много времени. Министры вашего величества обвинят меня в том, что я нанес своей болтовней ущерб государственным делам.
— Времени хватает для всего, а у меня еще есть к вам вопрос.
— Я полностью в распоряжении короля.
— У этой красивой молодой дамы имеются близкие родственники?
— Увы, она сирота, ваше величество, и к ее бедственному положению я хотел бы привлечь ваше великодушное внимание.
— Я вас слушаю.
— Эта протеже маркизы де Монтеспан в некоторой степени и моя подопечная, хотя она и не поручала мне выступать в защиту ее интересов. Она прибыла в Париж из провинции, чтобы затеять рискованный судебный процесс, от которого зависит ее состояние, а также средства к существованию брата и сестры — настолько маленьких, что она им скорее мать. Наша Аврора хоть и бедна, но горда, и никогда ни о чем не попросит. Поэтому я беру на себя смелость просить за нее, полагая, что если даровать ей какой-нибудь самый скромный пост вблизи вашей августейшей особы, это могло бы компенсировать ее истощившиеся ресурсы.
— Вы правы, — ответил король, причем лицо его заметно прояснилось. — В настоящее время в штате королевы есть вакантное место чтицы, которое я жалую мадемуазель дю Трамбле.
— Государь, — поклонился герцог, — с вами рядом невозможно находиться, не выражая вашему величеству постоянную благодарность.
— Ваша подопечная может сразу же приступить к своим обязанностям. Я вскоре поговорю на эту тему с королевой, и если вы, как я надеюсь, придете сюда, то сами услышите, как ее величество объявит вашей прелестной сироте хорошую новость.