Сын розовой медведицы
Шрифт:
– Ах, - с досадой сказал Скочинский, - если бы не Казанцев, мы бы сейчас попытались поймать это загадочное существо.
– Вряд ли успели бы пересечь им путь, - ответил Дунда.
– Но попробовать стоило.
– А может, рискнем?
– Нет, Николай, нельзя. Не можем. Казанцев для нас важнее.
Скочинский тихонько выругался и даже плюнул с досады, понимая, что они действительно не могут даже попытаться выручить ребенка, приставшего каким-то образом к медведям.
Они еще долго продолжали смотреть в том направлении, где скрылась странная троица, но больше ничего не увидели. Сплошные заросли ольхи дальше были непроницаемы.
Дунда неожиданно рассмеялся, направляясь к отряду.
– Чему вы смеетесь?
– спросил Скочинский.
– Да тому, Коля, что, расскажи мы об этом людям, нас всех троих попросту назовут фантазерами.
– Но ведь факт, неопровержимый факт, Федор Борисович!
– воскликнул Скочинский, растерянно посматривая то на Ибрая, то на Дунду.
– Именно факт. Уникальный в своем роде факт. Более того, бесспорно представляющий огромный интерес для науки. Но что поделаешь? Видно, всему свое время.
Весь остаток дня Ибрай был молчаливей обычного. В каком-то тревожном раздумье он теребил и теребил свою жиденькую бороденку, оставленную под широким косяком челюсти, и все чего-то потихоньку нашептывал: не то молился, не то рассуждал. Дунда попросил его ни о чем никому не рассказывать, дабы не отвлекать внимание бойцов от их главной заботы.
– Если удачно справимся с заданием, попробуем на обратном пути прочесать горы, - сказал он.
– А сейчас пока об этом ни слова.
Но сам, оставшись наедине со Скочинским, признался, что никак не может сосредоточиться, чтобы хорошенько обдумать план перехвата Казанцева.
– Честное слово, этот ребенок не выходит у меня из головы. Помню, я где-то читал, что звери иной раз вскармливают детей; кажется, есть об этом у известного натуралиста Паргамина в его книге "Мир животных". Но как-то мы разговорились с отцом. Он, между прочим, отличный психиатр. Так вот он заявил тогда, что все это вздор. Паргамин просто взял на веру старые россказни и легенды и привел их как факты. А на самом деле все эти так называемые "феральные" дети, будто бы воспитанные зверями, не что иное, как больные, страдающие резко выраженной формой аутизма. У таких детей налицо все признаки дикого зверя. Но ведь тут мы сами видели ребенка в окружении медвежьей семьи?
– А я вообще впервые об этом слышу от вас, Федор Борисович. Сроду никогда не слыхал, что детей могли бы воспитать дикие звери. Я не беру в расчет легенду о Капитолийской волчице. Да они, по моему разумению, обязаны их сожрать, вот и все.
Скочинский считал себя русским, хотя прадед его был чистокровным поляком, женившимся на дочери русского чиновника. Отец служил смотрителем сельскоприходских школ в Кыштыме, но перед революцией был арестован царской охранкой за участие в подпольном кружке РСДРП и сослан на Ухтинские лесоразработки, где вскоре и умер от воспаления легких. Мать переехала с сыном в Челябинск к родственникам. Николай не успел окончить гимназию: началась революция. В девятнадцатом ушел на колчаковский фронт, затем после ранения попал в Среднюю Азию. Там-то и сдружился с Дундой.
– Хотел бы я знать, - сказал Скочинский, - о чем сейчас думает наш проводник? Пригласите его на чашку чая, Федор Борисович.
– Пожалуй, - согласился Дунда.
Бойцы в это время спокойно отдыхали в ольховом лесу после длительного и тяжелого перехода. Конникам было уже известно, что часть отряда выступит по горам пешими, а другая часть закроет дорогу, идущую вниз с перевала. Они чистили оружие, купались в холодной ключевой воде, отдыхали, набираясь сил для решительной схватки с бандой Казанцева.
Когда Ибрая позвали к командиру, он подошел к нему неторопливой, увалистой походкой кочевника, пощелкивая время от времени по голенищу сапога изящной камчой.
– Я слушаю, товарищ начальник.
– Садитесь, Ибрай, - пригласил Дунда.
– Чай будем пить. Коля, налей-ка нам всем по кружечке.
Скочинский расстелил попону, поставил на нее три кружки и стал разливать из закопченного на костре чайника густую янтарную жидкость. У Ибрая при виде душистого чая сузились и потеплели глаза.
– Я сейчас, - сказал он и ушел к своему седлу, отвязал от него вязанные из верблюжьей шерсти торока и принес их к импровизированному столу. На попоне появился овечий сыр, варенный на молоке сахар и две лепешки.
– Айда кушай, товарищ начальник. Раньше я и так небогато жил, а теперь совсем бедным стал. Шайтан ак-урус все грабил, женщин всех убивал, детишек тоже убивал. Один только баранчук остался. Зря не разрешил брать с собой, товарищ начальник. Больно хороший баранчук. Умный, учиться хочет. Только надо скорее ак-урус бить. Пожалуйста, бей скорее, товарищ начальник.
– Разобьем, дорогой Ибрай. Обязательно мы разобьем Казанцева и за все с него спросим, если живым поймаем.
– Дай бог, дай бог, - проговорил Ибрай и воздел для молитвы руки. Алла бесмулла, рахим алла!
Он взял кружку и, держа ее, как держат пиалу, осторожно отхлебнул чай. Раскосые глаза его с наплывшими веками выразили крайнее удовольствие.
– Как сына звать?
– спросил Дунда, ласково глядя на проводника, трагедию которого он знал в подробностях.
– Ильберс. Это значит урус язык барс.
– Хорошее имя, гордое.
– Да, да, - согласился отец, - хорошее. Только зря не велел брать с собой, - опять упрекнул Дунду Ибрай.
– Нельзя, - мягко ответил Дунда.
– Мало ли что может случиться с нами. В бой идем. Как можно брать мальчика? А в Кошпале люди надежные. Присмотрят. Советская власть любит детей. За их будущее и воюем. За что же нам воевать больше?
– Правду говоришь, правду. Твоя голова светлая, вперед видишь. А я казах. Совсем темный человек...
– Ну, ну, я-то знаю, - остановил его Дунда.
– Окончим войну - хорошую жизнь строить будем. Ильберс учиться станет. Вы вот скажите нам, что думаете насчет того ребенка, которого мы сегодня видели?