Сын Сека
Шрифт:
Нечто с силой вонзилось юноше в бедро; широко распахнутые глаза размалеванного человека смотрели на него из месива шрамов и красок. Ещё один резкий тычок, и вновь тупое онемение, словно от удара молотом. Он отступил на шаг, и ноги немедленно подогнулись, будто ватные, а разрисованный человек выпрямился, сжимая в кулаке грязный нож-иглу. Охряную униформу покрывали обширные пятна свежей крови.
Юноша поднял лазган, заставив размалеванного человека вздрогнуть. Щелкнул спусковой крючок — ничего, и враг бросился на жертву. Воткнувшись в лоскутное лицо противника, ствол лазгана превратил его нос в розоватую кашу; вслед за этим боковая часть оружия обрушилась
Над головой просвистели лаз-заряды, врезаясь в остатки стены. Припадая к земле между двух трупов — своего товарища и своего врага — юноша отыскал противников взглядом.
Стреляя на ходу, к нему приближались ещё трое, если не больше, солдат в охряной униформе. Зрение начинало расплываться по краям, он боялся смотреть на собственные ноги и чувствовал на языке вкус металла. Тяжело дыша, юноша снял с трупа размалеванного человека две тяжелые, бугристые гранаты, и вытащил чеки. Повернувшись и подняв голову над стеной, он бросил бомбы во врагов — очень неточно, внезапно ослабевшей рукой, видя мир в размытых серых тонах. Но ему просто невероятно повезло.
Ударившись о мягкую землю, гранаты откатились в сторону и взорвались точно под ногами атакующих неприятелей. Того, кто бежал впереди, подбросило в воздух, с распластанными руками, телом, изрешеченным осколками, и ногами, оторванными ниже колен. Остальные просто исчезли.
Окутанный дымом, юноша ждал, изо всех сил держа глаза открытыми. Он ждал, но ничего не происходило. У него звенело в ушах, но он ждал. Затем юноша попытался тряхнуть головой, чтобы придти в себя, но движение странно растянулось, а земля тут же принялась кружиться под ногами. Перед глазами замелькала красочная чересполосица.
Яркие…
Огни…
Звёзды…
Он очнулся в совершенно ином мире, состоявшем из острой боли, швов и разнообразных трубок. Несколько дней, а то и недель, юноша думал о звуках перестрелки, разрисованном человеке и той безногой фигуре, что кружилась в воздухе. Потом кто-то уменьшил содержание лекарств, подававшихся по трубкам, и муки исцеления лишили его большей части воспоминаний.
За это он был почти благодарен.
К нему пришла офицер, которая вела себя так, словно они уже разговаривали прежде, но юноша не имел понятия, кто она или почему явилась сюда. Женщина носила обмундирование, непохожее на униформу его полка — чёрное с красными лампасами, и закладывала пилотку под левый эполет. Судя по знакам различия, она была в звании майора, но всё остальное в ней говорило: «Нет уж, извините, я птица поважнее».
Офицер заговорила, выстреливая слова, как пулемёт-«перечница» — свой боекомплект.
— Хорошая новость — ты будешь готов к учебе через четыре недели. Готов к бою… ну, увидим. От твоей части мало что осталось, так что отправлять тебя обратно смысла нет, да и ты теперь больше пригодишься в другом месте. Вот 101-й Зердийский, тяжёлая пехота, куча крутых парней на бумаге, но… ещё не обтесанные в бою. Ты — как раз то, что им нужно. Чудненький покрытый шрамами герой в качестве командира взвода — сигнал всем остальным подтянуться. Разумеется, после того, как тебя выпишут, и ты пройдешь необходимое обучение, чтобы заполнить пробелы.
— Пробелы?
— Тактика, лидерские навыки, все тонкости ремесла, то, в чем ты не нуждался во время базовой подготовки.
Майор подала юноше пачку плотных пергаментов, увесистых и чуть ли не сочившихся важностью написанного на них. Одна из фраз, произнесенных женщиной, всплыла на поверхность его разума, затуманенного болью и медикаментами. «Командир взвода»… Если она говорила серьезно — а документы в руке выглядели именно так, — то его произвели в офицеры, прямо из рядовых и после первого же боя.
Юноша осторожно и медленно полистал пергаменты. Через некоторое время майор вновь обратилась к нему.
— В ту зону выступили три взвода. Выбрались только ты и ещё десять бойцов. Вы не позволили засадным силам противника разгромить вас. Враг намертво застрял там, где собирался продолжить наступление. Сейчас они бы уже продвинулись Император знает как далеко, возможно, до самой базы снабжения у Талиманкса.
Он не знал, как сказать женщине, что та ошибается. Тогда юноша просто пытался выжить, и он не был прирожденным лидером, всегда оставался один, неважно, сколько людей оказывалось рядом с ним. Нельзя привыкать к чему-то, рано или поздно всё исчезнет. Единственное, что принадлежало ему — собственное сердцебиение, и юноша сражался ради того, чтобы оно продолжалось.
— Это не награда, — добавила офицер, когда он так ничего и не сказал. — Для тебя это ещё один способ служить.
— Но почему? — спросил юноша, посмотрев на неё.
— Ты что, не слушал, солдат? Блистательная Гвардия Императора работает на пулях, крови и героях. Разжиться первыми двумя бывает непросто, третьими, Трон свидетель, почти невозможно. По крайней мере, живыми, — женщина улыбнулась, и её серые глаза блеснули, словно полированный оружейный металл. — Мертвых героев у нас полно.
Он снова посмотрел на документы в руках. Выбора нет… Впрочем, у него никогда не было выбора.
Выпрямившись, майор указала кивком на кипу пергаментов.
— Здесь всё: расписание занятий, приказ о переводе, то, без чего чернильные души жить не могут.
Затем, снова кивнув, как бы говоря «салютовать не нужно» — если юноша вдруг собирался, — она развернулась и зашагала прочь, стуча каблуками сапог по пластековому покрытию.
— Я не умею читать! — крикнул юноша, подкидывая ей единственное возражение, которое смог придумать.
— Учись, — не оборачиваясь, ответила офицер.
V
В осквернении присутствует величие, в ужасе содержится истина. Стоя на коленях в преддверии, я облачен в порождения ночных кошмаров. Моя непокрытая голова поблескивает розоватой рубцовой тканью. Рот спрятан под маской — рука, что прикрывает его, отсечена у недобровольной жертвы. Кожа на ней сморщилась, но вот ногти растут до сих пор, и, загибаясь крючками, впиваются мне в щеки. Мои уши, отрезанные мною самим, свисают с шеи, мягко постукивая о нагрудник. Моя броня — пласталь, отделанная бронзой, и засохшая корка кровавых благословлений покрывает её резьбу. Татуировки, шрамы и клейма покрывают мои руки, говоря богам, что я принадлежу им, что мои господа призвали меня к ним. На поясе висят многочисленные кости — пальцы, кусочки черепов, зубы, — нанизанные на проволоку или укрепленные на цепях рядом с ножами для жертвоприношений, свежевания и укрощения плоти. Я знаю историю каждой кости; я заточил лезвие каждого из клинков. Они связаны со мною, хоть и не принадлежат мне. У них собственные души, собственное безмолвие.