Сын теней
Шрифт:
— Я тебя предупредил. Говоря о ней в моем присутствии, ты ходишь по очень непрочному льду.
— Я буду говорить о чем захочу, ты, ничтожество. Это мой дом, мой зал, а ты — мой пленник. И я скажу то, что давно уже мечтал сказать тебе. Ты вот думаешь, что имеешь какие-то права на Лиадан только потому, что развратил ее, воспользовался ее невинностью и настроил ее против меня. Но она не твоя и никогда не была твоей. А если она тебе это сказала, то просто соврала. Женщины говорят правду только когда им это выгодно. Лиадан была давным-давно обещана мне, еще с детства. А она очень щедрая девушка, знаешь ли. Я познал ее тело… все его сладкие уголочки… задолго до того, как ты вообще прикоснулся к ней своими грязными
Воцарилась полная тишина. Брану больше не удавалось казаться равнодушным. Глаза его горели, грудь яростно вздымалась.
— Нет. Ох, нет!!! — прошептала я и тут же услышала мысленное предупреждение Финбара: «Успокойся, Лиадан, иначе картинка исчезнет».
— Ты лжешь, — сказал Бран. Голос его больше не звучал спокойно.
— Правда? Думаю, тебе будет сложно в этом удостовериться. Где твои доказательства, а?
Бран глубоко вздохнул и попытался расправить плечи. Похоже, у него были и другие шрамы, невидимые мне. Он посмотрел прямо в глаза Эамону.
— Мне не нужны доказательства, — тихо ответил он, снова идеально контролируя свой голос. — Лиадан не стала бы мне лгать. Я верю ей с закрытыми глазами. Тебе не удастся подлыми словами отравить то, что между нами было. Она — мой свет во тьме, а Джонни — мой маяк.
По лицу у меня катились слезы. Я видела, как Эамон позвал стражу, и Брана утащили из зала.
— Уберите этого выродка с глаз моих долой, — холодно произнес Эамон. — Отправьте его во тьму, там ему самое место, пусть он там и сгниет.
Эамон остался один и лицо его исказилось. Он налил себе эля, выпил и запустил пустую чашу через весь зал с такой силой, что металл сплющило о камни над очагом.
— Ты подавишься этими словами, — прошептал он.
И пруд снова потемнел.
«Дыши глубже, Лиадан». — Я почувствовала успокаивающее прикосновение мыслей Финбара. Он обнял мой трепещущий разум своим, показал мне блики света в воде, яркое золото осенних дубов, свет факела на носу маминой лодки, горящую свечу, полуденное солнце, освещающее моего мирно спящего под ивами сына.
«Ну вот. Лучше? Тебе пришлось нелегко. Что ты собираешься предпринять?»
— У меня нет выбора, — произнесла я вслух, отирая мокрые глаза рукавом. — Шон попросил меня поехать туда за Эйслинг. Я должна немедленно идти домой. А когда приду, я должна… — При мысли об этом моя голова отказывалась работать. Я просто не могла рассказать Шону того, что увидела. Я словно слышала его голос: «Этому человеку нельзя доверять… кто еще находился в идеальном положении, чтобы передать эту информацию прямо бриттам?» Кто поверит слову Крашеного против слова Эамона с Болот? Кто согласится считать доказательством туманные видения? Шон уже говорил: «Ты частично виновата в этом, Лиадан». Я не могу ничего рассказать Шону. Как же мне хотелось, чтобы отец оказался дома! Он бы знал, что мне делать. Но отец так и не вернулся из Херроуфилда, и от него до сих пор не было ни слова, а у меня совсем не осталось времени. И я не пойду за помощью к Конору. Я и так знаю, что он скажет: «Этот человек выполнил свое предназначение. Не трать на него силы. Главное — это ребенок».
— Что ты намерена предпринять? — Финбар смотрел на меня с сочувствием. Он не предлагал никаких советов.
— Прямо сейчас, — ответила я, — я покормлю сына, переодену его и пойду обратно в Семиводье. Утром я поеду в Шии Ду и буду надеяться, что пока я туда доеду, то придумаю, что делать дальше.
Финбар кивнул.
— Я все думаю… — проговорил он. — Я все думаю… я уже так давно отдалился от мира военных союзов, стратегии и предательств. Но мне кажется, что нечто в этой истории осталось недосказанным.
— И я смогу использовать это нечто в свою пользу, если пойму в чем дело.
— Вот именно. Мы с тобой думаем об одном и том же.
— Сложно поверить, что Эамон способен на такое предательство, — сказала я, но в голове у меня тут же промелькнуло выражение глаз Эамона, когда я отказалась выйти за него замуж. Взгляд человека, который видит только то, что хочет видеть. Человека, неспособного проигрывать.
— Лучше действовать осторожно, — предупредил Финбар. — Я бы помог тебе, если бы мог. Но ведь у тебя еще есть Посланник Иного мира, — он взглянул на Фиакку, сидящего на низкой ветке рябины, недалеко от того места, где в папоротниках ворочался Джонни.
— Да, у меня есть посланник. — Я наклонилась поменять мокрые пеленки сына. Он проснулся, но лежал тихо, видимо, еще не проголодался. А возможно, спокойствие и величие этого места произвело впечатление даже на его младенческое сознание.
— И очень могущественный. Не стану спрашивать, кто послал его тебе.
— Он приходил в Семиводье, — сказала я, зная, что Финбар — единственный, с кем можно спокойно об этом говорить. — Киаран. В ту ночь, когда хоронили маму. Он оставил мне птицу и рассказал, кто он на самом деле такой. Дядя…
— Что тебя беспокоит, Лиадан?
— Просто ужасно, что нам не рассказали всю правду, как только стало ясно, что моя сестра и Киаран любят друг друга. Если бы это было сделано, Ниав по крайней мере поняла бы, что Киаран не просто бездушно бросил ее. Эта мысль служила бы ей утешением в черные дни. А я бы гораздо раньше узнала, что угрожает моему сыну.
— Так ты боишься Киарана, несмотря на то, что это его подарок?
— Я не знаю. Не знаю, друг он или враг. Киаран сказал… он сказал, что мать предложила ему могущество. Что он должен сделать выбор. И в нем кипела злость. — Я поежилась. — Злость и горечь.
Финбар медленно кивнул.
— Он еще очень молод. Но годы подчинения суровой дисциплине что-нибудь да значат. Конор сказал бы: «Пусть все идет, как должно».
— Именно так и сказал Киаран.
— Яблоко от яблони. Как жаль. Мы молчали не просто так, Лиадан. Ни тогда, ни раньше, когда Киарана ребенком принесли обратно в лес. Ни один из нас не хотел, чтобы нашего единокровного брата вырастила леди Оонаг и превратила бы в оружие, способное нас уничтожить. Конор хотел научить мальчика сопротивляться подобным влияниям. Но древнее зло очень сильно. Оонаг — всего лишь один из его инструментов. Возможно, в душе Киарана живет тьма, которая должна выйти наружу, даже против его воли, чтобы принести разорение врагам его матери. Все случившееся — не просто игра случая. Мы все понимали, что зло, которое мы считали поверженным, снова возродилось и живет среди нас. Мы понимали, что наших сил не хватит, чтобы с ним бороться. Все мы были одинаково напуганы, мы так боялись всего лишь раз в жизни. Для большинства людей зло, которое Оонаг сотворила с детьми Семиводья, давно стало легендой, невероятной сказкой давно минувших дней. А мне достаточно только закрыть глаза, и я снова вижу, как она стоит передо мной, смеется мне в лицо, волосы ее горят черным огнем, глаза жгут, как ядовитые ягоды, а я чувствую, как начинаю меняться, дрожу от ужаса, понимая, что человеческое сознание уплывает от меня. Я никогда уже не стану прежним. Путь, когда-то лежавший передо мной, разрушен навсегда. В том, что произошло с Ниав и Киараном, я снова увидел жестокость леди Оонаг и боль моей сестры. Колдовство, сотканное в тот день Колдуньей, наложено на всю жизнь. Страх, вина, боль, пришедшие вместе с ним останутся с нами до конца наших дней. Как можно разделить подобный груз с собственными детьми? Как можно выдержать горечь от сознания, что оно начинает душить ваши юные жизни? Возможно, мы просто скрывали правду сами от себя, не желали в нее верить.