Сын теней
Шрифт:
Я мечтала, чтобы Ниав была дома. О некоторых вещах можно поговорить только с сестрой. Как бы мне хотелось сказать ей, что теперь я понимаю, почему она действовала именно так, а не иначе, хотя раньше ее поступки казались мне слепыми и эгоистичными. Сказать ей, что теперь я понимаю, какой болью для нее был каждый день, прожитый без Киарана, как мучительно ей было отдаваться другому и жить одной среди моря чужих людей, думая только о нем, о том, где он и что с ним, жив ли он… мечтать о его прикосновениях, точно зная, что их никогда больше не будет.
Жизнь вернулась в привычную колею. Та же, и в то же время иная. Мы все скучали по Ниав, но никто об этом не говорил. Что сделано, то сделано, прошлое не перепишешь. А я… мне казалось, что все
Однажды вечером, вскоре после Лугнасада, в прохладный вечер уходящего лета, из Тирконелла прибыл гонец с радостной вестью. На юге затевается большой сбор, лорды многих кланов призваны в Тару высокородным королем, и Фионн поедет туда в качестве представителя своего отца. Возможно, две ветви клана Уи-Нейлл и не любят друг друга, но пренебречь подобным приглашением было бы в высшей степени неразумно. Достаточно часто, на протяжении поколений, титул Ард Ри, высокородного короля, переходил от одной ветви этого славного семейства к другой. Лайам тоже должен присутствовать в Таре. А самая лучшая из всех новостей — Фионн решил путешествовать с женой, по крайней мере, до Семиводья. Я снова увижу сестру!
Мы проветрили все белье, натерли все полы. В кухне и на конюшнях шли приготовления к наплыву гостей. Я изо всех сил пыталась быть полезной, помогая Жанис и ее стряпухам готовить соления и варить пиво. Но от сильного запаха эля у меня скрутило желудок, мне пришлось срочно выдумать какое-то объяснение и выскочить наружу, где я вывернула недавно съеденный завтрак прямо под рябиновый куст. Я подумала, что просто переела. В те дни я постоянно ходила голодная. Позже я забыла о своем недомогании. Но когда это повторилось на следующий день, а потом еще и еще, я начала по утрам избегать кухни, ограничивая свою помощь подрезкой ветвей в саду, уборкой, сбором семян, просушкой и сортировкой трав. Я очень много работала в то время. Я постоянно чем-нибудь занималась. И не оставляла себе ни минуты на раздумья.
Новолуние пришло, ушло и возвратилось снова. В такие ночи я не спала. Я сидела у окна, рядом со своей свечой, и думала о малыше, который в том кошмаре тянул ко мне руку из темноты. «Не оставляй меня!» Я мысленно приближалась к нему — ребенку, и одновременно мужчине — обвивала его руками и крепко обнимала всю ночь, пока первые следы зари не освещали небо. Я ничего не произносила вслух, но непрерывно говорила с ним мысленно, отгоняя окружавшие его тени. «Я здесь. Ты в безопасности. Я защищаю тебя. Я тебя не оставлю». И неизбежно приходил рассвет. Солнце неизбежно поднималось над землей, и наступал новый день, достаточно светлый, чтобы освещать ему путь. Тогда я задувала свечу, нежно касалась кончиками пальцев воронова крыла и, зевая, выходила из комнаты, навстречу своим дневным обязанностям.
Тот год выдался урожайным. Ибудан поспевал повсюду, его высокий рост и яркая шевелюра выделяли его в толпе остальных мужчин на любой работе: на сборе урожая, во время отбраковки скота, на бойне, при починке или подготовке к зиме крыши или стен. Шон часто работал рядом с ним. Он был потоньше, а черные, непокорные волосы унаследовал от мамы. В те дни Эйслинг не отвлекала Шона, ее и брата удерживала дома забота об их собственном урожае, чему я была очень рада. Лайам готовился к путешествию на юг, получал и отправлял депеши, планировал, совещался со своими капитанами. Шон не допускался на эти встречи, ему ведь не предстояло путешествие на собрание сливок общества. Отличный стратег, Лайам не торопился вводить племянника в этот могущественный и опасный круг. Он считал моего брата слишком юным, чтобы играть в сложные политические игры. В свое время Шон станет лордом Семиводья. Он должен научиться всегда быть на шаг впереди соседей, поскольку любой из них может в одно мгновение превратиться из друга во врага. Лайам учил его этому и ждал, пока Шон сбросит юношескую порывистость и превратится в настоящего вождя.
Меня вполне устраивало, что все вокруг заняты. Сбор урожая и подготовка к поездке в столицу отвлекли внимание жителей Семиводья от меня. Ниав и ее муж ожидались к Ман Фоуэр, когда день сравняется с ночью, и мы вступим в период зимней тьмы. У этих дверей стоит Хранительница рождений и смертей. Она, возможно, старая карга, но с возрастом, обычно, приходит мудрость. В день солнцеворота, те, кто не боится открыть ее голосу свой разум, могут просить ее мудрого совета. А мне как раз, ой, как нужны были мудрость и совет, да побыстрее. Но не совет Дивного народа. Я и так знала, что они мне сказали бы, и начинала подозревать, что может стоять за их словами. Я чувствовала, что меня поймали в ловушку, и мне это совсем не нравилось.
Я отрезала от бранова плаща подол, чтобы можно было носить его на улице, не собирая слишком много грязи. Отчистив отрезанный лоскут, я разрезала его на аккуратные квадратики и сложила их в небольшой дубовый сундук у изголовья своей кровати. Там уже лежали и другие кусочки. Лоскуты ношеной рабочей робы отца. Симпатичная розовая шерсть из старого платья Ниав. Краситель для этого платья я когда-то варила сама. Она была в нем счастлива и долго носила его, пока не полюбила другое. Еще там лежали остатки моего практичного, домотканого испорченного дорожного платья. Я вырезала их из спины, потому что только оттуда можно было что-то спасти, остальное же платье было сплошь заляпано кровью, рвотой, а то и чем похуже. Остатки пришлось просто сжечь. Я его не оплакивала. И старалась совсем об этом не думать. Я углубилась в работу. В аптечке, наверное, никогда не было так много снадобий, сад никогда не находился в таком порядке — ни единой сухой веточки, ни ростка сорняка. Когда снова почти приблизилось новолуние, и мама как-то пришла меня проведать, я как раз готовила к сушке розовые лепестки и неожиданно обнаружила, что тихонько напеваю про себя слова той самой старой-престарой колыбельной.
— Продолжай, — сказала Сорча, усевшись у окна. Глаза ее на похудевшем лице казались огромными, как у совы. — Мне нравится, что ты поешь. Тогда я уверена, что тебе хорошо, несмотря ни на что. Несчастные женщины не поют.
Я взглянула на нее и вернулась к своим лепесткам. Они повисали у меня на нитке, как яркие капли крови. Где он теперь? В какой далекой стране он рискует жизнью ради мешка с серебром от какого-нибудь чужака? Под каким невиданным деревом, в какой странной компании лежит он без сна с оружием в руках и тихо ждет рассвета?
— Лиадан.
Я обернулась.
— Сядь, Лиадан. Я кое-что тебе принесла.
Я изумленно послушалась. Мама развернула принесенный сверток.
— Ты, конечно, помнишь это платье. Оно очень старое. Слишком старое, его уже нельзя носить. — Она погладила выцветшую синюю ткань, тонкими пальцами обвела старую вышивку, теперь почти незаметную.
— Я подумала, а вдруг тебе удастся спасти пару лоскутов. Края придется подрубить. Но ты всегда была талантливой швеей. Однажды эти юбки касались моря и песка… такие дни бывают лишь раз в жизни… и еще я носила его в день, полный огня и крови. Мне больше не нужно хранить это платье, чтобы оживить воспоминания. Оба дня навеки отпечатаны в моем сердце. Что бы ты ни мастерила для будущего малыша, эта ткань должна быть там использована.
Возникло долгое молчание. Я встала, заварила мятного чая и разлила его в чашки. Одну я поставила на каменный подоконник рядом с мамой, и тогда уже не могла избежать ее взгляда. Оказывается, она улыбалась:
— Ты собиралась сказать мне сама, доченька, или ждала, пока я тебе скажу?
Я поперхнулась:
— Ко… конечно, я бы тебе сказала. Я не тебя боюсь, мамочка.
Она кивнула:
— У меня лишь один вопрос, и вовсе не тот, которого ты, возможно, ожидаешь. Я должна знать: этот ребенок был зачат в радости?