Сын террориста. История одного выбора
Шрифт:
Моя мать протягивает руку, чтобы дотронуться до плеча мужа. Его тело твердое и кожа такая холодная, что она отдергивает руку.
— Он умер? — спрашивает она дрожащим голосом. — Господи, он уже умер!
— Нет, он не умер, — говорит одна из сестер, не пытаясь скрыть раздражение. Семья убийцы. — И держите руки при себе. Вам нельзя его трогать.
— Но это мой муж. Почему мне нельзя его трогать?
— Потому что у нас тут такие правила.
Моя мать слишком расстроена, чтобы понять, в чем дело, но позже она сообразит: сестры испугались, что она сорвет трубки и провода, чтобы позволить отцу умереть. Теперь она держит руки по швам.
Позже в маленькой переговорной рядом с отделением реанимации какой-то доктор говорит моей матери, что отец будет жить. Этот доктор — первый добрый человек, которого она встретила за всю ночь, и, столкнувшись с сочувствием, простым и человечным, она в первый раз не может сдержать слез. Прежде чем продолжить, он ждет, пока она возьмет себя в руки. Доктор говорит, что Баба потерял очень много крови и что ему сделали переливание. Пуля все еще где-то у него в шее, но из-за того, что она слишком близко к сонной артерии, доктора не стали рисковать и искать ее. Но в любом случае пуля не прошла навылет, и именно это спасло отцу жизнь.
Доктор сидит с моей матерью, пока она все это осознает или же пытается осознать. Потом возвращаются полицейские. Они поторапливают мою мать и дядю Ибрагима, отводят к лифту и нажимают на кнопку. Когда приходит лифт и открываются двери, один из них указывает на лифт пальцем и снова произносит: Вперед!
Снаружи уже светает. В любой другой день небо показалось бы мне очень красивым. Но только что в новостях подтвердили, что раввин Меир Кахане умер: его пуля прошла навылет, и он умер от такой же раны, что чуть не погубила моего отца. Парковка все еще переполнена полицейскими машинами и фургонами со спутниковыми антеннами, и все так омерзительно, и ни моя мама, ни дядя Ибрагим не смогли совершить свой утренний намаз. Маму утешают только две вещи. Во-первых, что бы ни заставило отца совершить такой чудовищный поступок, он больше никогда никому не принесет вреда. Во-вторых, он выжил, и это, несомненно, дар свыше.
И в том и в другом она ошибается.
2
Из сегодняшнего дня
Легко объяснить, почему убийственная ненависть — это навык, которому приходится учить. И не просто учить, а насаждать его принудительно. Дело в том, что это явление не встречается в природе. Это продукт лжи. Лжи, которую повторяют снова и снова — и, как правило, повторяют тем, у кого нет иных источников информации, доступа к альтернативному взгляду на мир. Это ложь, в которую однажды поверил мой отец и которую он надеялся передать и мне.
То, что сотворил мой отец 5 ноября 1990 года, уничтожило нашу семью. Нам угрожали смертью, нас поносили в СМИ, мы были вынуждены скитаться и жили в постоянной нищете, тысячу раз пытаясь начать с нуля, и каждый раз эти попытки приводили к тому, что ситуация становилась только хуже. Имя отца было покрыто несмываемым позором, а мы оказались как бы побочным ущербом в этом позоре. Мой отец стал первым, насколько сейчас известно, исламским террористом, который совершил убийство на территории США. При этом он действовал при поддержке международной террористической сети, которая в конце концов назовет себя “Аль-Каида”.
И его карьера террориста еще не закончилась.
В начале 1993 года мой отец прямо из своей камеры в тюрьме “Аттика” помог спланировать первый взрыв во Всемирном торговом
Моя мать всячески пыталась оградить своих детей от того, чтобы они узнали, какие ужасные поступки совершил их отец; и я сам не хотел ничего знать, — так что прошло много лет, прежде чем я до конца понял, насколько ужасны были эти преступления — и убийство, и взрыв. Почти столько же времени пройдет, пока я не осознаю, как я был зол на отца за то, что он так обошелся именно с нами — с моей матерью, моей сестрой, моим братом, со мной. В то время, когда происходили эти события, понять и вместить их было слишком сложно для меня. Страх, гнев и отвращение к самому себе въелись в самое существо моей души, но я даже не пытался как-то справиться с этим. Во время взрыва во Всемирном торговом центре мне было почти десять. Уже в то время я эмоционально был как компьютер, который отрубили от сети. К моменту, когда мне исполнилось двенадцать, меня до такой степени затравили в школе, что я подумывал о самоубийстве. И все это продолжалось лет примерно до двадцати пяти, пока я не встретил женщину по имени Шэрон, которая помогла мне осознать, что я чего-то стою — как и история моей жизни. История мальчика, которого учили ненавидеть, история мужчины, который выбрал другой путь.
Всю свою жизнь я пытался понять, как мой отец пришел к террору, и мне было очень тяжело осознавать, что в моих жилах течет его кровь. Я рассказываю историю моей жизни, чтобы дать читателям надежду и руководство к действию: я рисую портрет молодого человека, воспитанного в пламени религиозного фанатизма, но не принявшего путь насилия. Не то чтобы я считал себя каким-то особенным, но в жизни каждого из нас есть основная идея. И главная идея моей жизни пока что такова: “Выбор есть у каждого. Даже если тебя учили ненавидеть, ты все равно можешь выбрать путь толерантности. Ты можешь выбрать путь эмпатии”.
Тот факт, что, когда мне было семь, мой отец оказался в тюрьме за неслыханное преступление, чуть не разрушил мою жизнь. Но этот же факт сделал мою жизнь возможной. Из-за решетки мой отец не мог наполнять меня ненавистью. И, что еще важнее, он не мог помешать мне общаться с людьми, которых он демонизировал, и узнать, что эти люди — обычные человеческие существа, о которых я мог заботиться и которые могли заботиться обо мне. Фанатизм несовместим с личным опытом. И все мое существо отвергло его.
Вера моей матери-мусульманки ни разу не была поколеблена во время наших семейных испытаний, но она, как и подавляющее большинство мусульман, кто угодно, только не ярый фанатик. Когда мне было восемнадцать и я наконец немного повидал мир, я сказал маме, что я больше не могу судить о людях по ярлыкам, которые на них наклеены: мусульманин, иудей, христианин, гей, гетеросексуал, — и что отныне я буду судить о человеке лишь на основании того, каков он на самом деле. Она выслушала, кивнула, и ей хватило мудрости произнести четыре самых вдохновляющих слова, которые я когда-либо слышал: “Я так устала ненавидеть”.