Сын утешения
Шрифт:
– Нет! – повторил я, уже почему-то совершенно ясно понимая, что если останусь в армии, то не выживу даже на самых льготных условиях.
– И это при такой завидной для каждого из нас перспективе – целых тринадцать лет выслуги всего в двадцать шесть лет! – добавил еще кто-то, на что я уже только отрицательно покачал головой.
И тогда полковник, который по годам годился мне в отцы, и, быть может, поэтому, заботясь обо мне как о сыне, сделал последнюю попытку уговорить меня.
– Армия без вас обойдется! – жестко сказал он. – А вот сможете ли обойтись без нее вы?
«Да!» – опять подсказала мне та спокойно-уверенная мысль. И я только
– Да!..
– Ну, тогда, можно уже сказать – старший лейтенант в запасе, пеняйте только на самого себя! Мы, медики и ваши старшие товарищи, как говорится, сделали для вас все, что смогли…
Перо авторучки коснулось листа бумаги, выводя замысловатую подпись.
Глава 3. Восьмой круг ада
Из блестящего офицера, которому завидовали многие сослуживцы, так как присяга была дана мною при поступлении на факультет военной журналистики в семнадцать лет, а после была служба там, где год шел за полтора, я превратился в инвалида 2-й группы с ничтожной (по сравнению с прежней зарплатой – военной, в местности, приравненной к Крайнему Северу) пенсией…
До этого я был обеспечен всем необходимым – от того, что надеть, и вплоть до продуктового спецпайка, куда была включена даже соль. А теперь все это нужно было зарабатывать, добывать. И так как здоровья на это не было, то для меня, прошедшего, как выразился начальник врачебно-военной комиссии, семь кругов ада, начался его восьмой круг.
Сравнение казалось мне подходящим, хотя ни в ад, ни в рай я тогда не верил. Конечно же, и полковник не придавал своим словам религиозного смысла. Тем более не относил я это выражение к тем кругам ада, которые описал в своей «Божественной комедии» Данте. А просто относился к нему как к удачной аналогии с теми жизненными невзгодами, которые меня ждали теперь. О Боге я по-прежнему так и не задумывался. Иногда, видя храм или едущих на церковную службу старушек, я вдруг вспоминал, как воззвал ко всем святым во время операции, и сам себе удивлялся, даже посмеивался над собою.
Правда, поводов для смеха становилось у меня все меньше. Произошел рецидив болезни, и начались сердечные приступы. Врачи «Скорой» сначала увозили меня в реанимацию, потом в кардиологию на лечение, но так как ничто не помогало, а приступы проходили сами по себе, то бригада просто уезжала, оставляя меня наедине с моим выпрыгивающим из груди сердцем в надежде, что и на этот раз мне удастся выжить… В такие моменты я больше всего на свете хотел жить и панически боялся смерти, точнее, я страшился уйти в полное черное небытие, навсегда забыть свое «я»…
Но очередной приступ проходил, и вновь нужно было думать, как жить дальше. Шли годы. Города и редакции сменяли друг друга с калейдоскопической быстротой. Я работал то штатным, то нештатным корреспондентом, но мечта стать писателем так и не оставляла меня. Вышедшая в толстом журнале повесть на армейскую тему, благодаря которой я автоматически становился литератором, не удовлетворила меня. Хотелось книги – именно книги, своей! – пусть самой тонкой, пускай минимальным тиражом!
Стихи и армейская проза особым спросом у читателей не пользовались. Других тем я не знал. Однако с детства благодаря стараниям мамы любил историю. Не зря говорят, что хобби выше профессии. С живым интересом изучив до тонкостей античность, я написал исторический роман-дилогию, с намерением сделать его в дальнейшем трилогией, и несколько повестей о римских императорах. Теперь не тоненькая книжечка, а толстый роман лежал передо мною. И издан он был тиражом в сто тысяч экземпляров – так же, как и первые повести!
Передо мной вновь открылись блестящие перспективы. Появились большие, даже огромные по тем временам деньги, а также возможность переиздать роман за рубежом, жить за границей… Один преуспевающий бизнесмен, который зарабатывал на том, что под видом горбыля переправлял за границу первоклассную древесину (потом он уехал в Америку), предложил стать его компаньоном. Другой начинающий коммерсант обещал, что я заработаю целое состояние на перепродаже крупной партии импортных сигарет «Мальборо». Третий, став «новым русским» и тут же решив заняться кинематографом, заказал сценарии художественных фильмов из времен античности на неприличные для слуха порядочного человека темы…
Все эти предложения (кроме сценариев скабрезных фильмов) звучали очень заманчиво. И я даже начинал двигаться по этому пути – обговаривались детали, я начинал что-то делать. Но каким-то совершенно непонятным образом в последний момент или все рушилось, или вновь в моей голове начинала звучать уже знакомая мне спокойно-уверенная мысль, подсказывавшая, что делать этого не следует, да так властно, что ей невозможно было противиться.
Словно что-то отводило меня от всех этих дел, как, впрочем, быстро увело и от больших денег. Они просто сгорели в огне первых лет перестройки. Да и писать третью книгу трилогии и намеченные повести об остальных императорах я уже не хотел, не мог…
Все дело было в том, что буквально на следующий день после окончания своего романа я… крестился. До этого несколько лет меня уговаривали, упрашивали, но куда там! Даже слышать о том не хотел! Говорил: и некогда, да и незачем… А тут, в свой день рождения, сам не сознавая, что делаю себе самый лучший подарок в жизни, я – ноги словно сами повели меня – пошел в храм. Точнее, в Троицкий собор города Подольска. На следующий день во время проповеди игумен Петр, крестивший меня, сказал:
– Ну вот, уже и писатели пошли креститься!
Время-то еще было не совсем открытое для веры. Только год назад страна скромно отметила величайшую в своей истории дату – тысячелетие Крещения Руси…
Обязательность – черта, унаследованная мною от отца, – заставляла меня ежедневно вычитывать утреннее и вечернее правило, ходить в храм. На службах мне мешала теснота и мнимая, как выяснилось впоследствии, духота. Да и ощущение возникало, что все это только потеря времени… На что та уверенно-спокойная мысль отвечала: «Нет, так надо…» – и помогала мне оставаться в храме. Сердце поначалу позволяло стоять всего по пять, потом по десять, затем по пятнадцать минут. Но впоследствии я стал выдерживать и всю службу до конца.
Кроме этого, почему-то появилась потребность читать молитву преподобному Сергию Радонежскому. Молитва эта – длинная, несколько раз я хотел оставить ее, но все та же мысль, противиться которой я почему-то не мог, не давала мне этого сделать… И я читал ее – да не раз, а по три раза каждый день! Сначала по молитвослову, потом наизусть…
Теперь с живым интересом я мог читать только книги на духовные темы. И так как не быть писателем я уже не мог, появилось желание написать большой исторический роман о жизни самых первых христиан, ни много ни мало о самих первоверховных апостолах Петре и Павле! Особенно интересовал меня Павел, точнее, его длительные путешествия, которые давали большой простор для книги.