Сын Зевса. В глуби веков
Шрифт:
Старый военачальник, согнувшись, сидел у лагерного костра, ждал, когда сварят обед. И думал.
То туда, то сюда гонит его молодой царь. И все подальше от себя, от своей свиты, — Парменион это уже давно замечает. Это очень горько…
А почему гонит? Потому что Парменион не может молчать. А то, что он говорит, не нравится Александру. Но что сказал бы царь Филипп, если бы его старый полководец молчал, видя, как сын Филиппа готовит себе гибель. И себе, и Македонии. Огромную Азию нельзя покорить, а молодой царь не знает меры в своих завоеваниях, честолюбие туманит ему голову. Как же тут молчать?
Однако Александр все же доверяет ему. Вот послал в Дамаск взять сокровища, оставленные там Дарием: знает, что Парменион не обманет его. Такое доверие — большая честь. Это так. Парменион все сделает, как он скажет, ведь он — царь. Сын Филиппа. А Филипп был не только царем — он был ему другом…
В лагере послышался шум. Парменион тотчас выпрямился. Фессалийцы вели к нему какого-то человека в персидской одежде — смуглого, с косматой черной бородой.
— Вот поймали. Стащили с коня — скакал куда-то.
— Ты мард? [72] — спросил Парменион, приглядевшись к пленнику.
— Да.
— И конечно, разбойник. Куда ты мчался?
— К царю Александру. Везу письмо.
Парменион развернул свиток. Сатрап Дамаска писал македонскому царю: пусть македонский царь поспешит прислать к нему своего полководца, и он передаст этому полководцу все, что Дарий поручил ему охранять.
Парменион подозрительно посмотрел на марда:
— И это правда?
*
Марды — персидское племя, жившее в горах.
— Я не сомневаюсь, — отвечал мард, — правитель обязательно передаст македонскому царю все богатства Дария. Правителю своя голова дороже. Ему гораздо выгоднее быть другом Александру, который побеждает, чем Дарию, который проигрывает битвы.
— Я знаю, ты плут, — сказал Парменион, — но если ты не соврал, иди обратно и скажи вашему правителю, что полководец царя македонского уже идет. Пусть приготовит то, что обещает.
Он отослал марда вперед и дал ему своих провожатых. Однако провожатые скоро вернулись и объявили, что мард бежал.
— Я так и знал, что это просто обманщик, — сказал Парменион и вздохнул. — Теперь жди засады!
Значит, снова сражение. А в руках и в спине ломота. Погода внезапно испортилась. Темно-лиловые тучи сползали с гор в долину. Из ущелий прорывался ледяной ветер, в горах гудело… Воины оделись в плащи. Парменион все еще сохранял прямую осанку полководца, но старое, усталое тело просило покоя, отдыха, тепла…
Где же он, этот Дамаск, долго ли еще идти до него?
К Дамаску подошли на четвертый день. Всю ночь бушевала буря, хлестала ледяная крупа. Земля стала звонкой от мороза. А наутро пошел густой снег. Давно уже не видали они такого снегопада. Очертания города возникли неясным силуэтом сквозь снежную завесу.
Постепенно день прояснился. Снег скрипел под копытами лошадей. От белизны снега долина наполнилась особенно резким светом и особенно яркой стала желтизна городских стен, сквозь бойницы которых голубыми глазами глядело холодное небо.
Из города навстречу шло войско.
Парменион дал команду приготовиться к бою. Отряд лязгнул оружием. Сверкнули копья и мечи. Луки ощетинились стрелами.
Парменион уже готов был бросить отряд в атаку — нападать надо внезапно… И вдруг придержал коня.
Это было не войско. Из города шла огромная толпа мужчин, женщин. Носильщики-гангамы несли разную кладь: тяжелые расписные ларцы, ковры, скатанные в огромные трубы, тюки одежд, сверкающие золотом, золотые ложа, корзины с золотой и серебряной посудой… Люди жались от холода. Носильщики, то один, то другой, не выдержав, сбрасывали с плеч тюки, доставали первый попавшийся халат из своей ноши, надевали его, чтобы согреться. А потом так и шли в пурге и в золоте, шагая по снегу грязными, заплатанными сапогами…
Вслед за толпой из города вышли груженые верблюды и мулы, целый караван в несколько тысяч голов. В повозках и на верховых конях ехали женщины, закутавшись в яркие шерстяные покрывала. Парменион сразу увидел, что это не простые женщины — так одеваются только жены царских вельмож…
А вот идут эллины, их немного, всего пять человек. Идут, высоко подняв голову и плотно запахнув теплые плащи. Уж эллинов-то Парменион узнает где хочешь!
Толпу дамаскенов сопровождал вооруженный отряд. Их копья поблескивали ледяным отсветом над головами идущих. Охраняют ли они? Или ведут пленных?
Впереди этого странного шествия ехал на коне перс, судя по одежде — один из военачальников Дария.
«Или это сам сатрап? — старался догадаться Парменион. — Неужели? Но что же это он затеял?»
Перс поднял голову и словно только сейчас увидел стоящую перед ним вражескую конницу.
Он дико закричал, хлестнул коня и помчался куда-то в сторону. Воины, сопровождавшие толпу, в панике прянули врассыпную. Только что грозно сверкавшие копья летели в снег, сброшенные с плеча колчаны со звоном ударялись о мерзлую землю. Бросились бежать и гангамы-носильщики. Кто мог, уносил свою ношу. А кому было не под силу — бросал ее по дороге. Пурпур, лиловый и желтый шелк, золото чаш и кувшинов, ларцы, окованные золотыми пластинами, и множество разных вещей остались лежать на снежной равнине. Караван остановился.
Не стараясь разгадать, что произошло, Парменион дал команду к бою, и конница его, только и ждавшая этого, ринулась на безоружную толпу. Никто не сопротивлялся. Парменион приказал отвести пленных обратно в Дамаск и собрать разбросанные сокровища.
Ворота города были открыты.
— Что же тут случилось? — недоумевал Парменион. — Ведь это сокровища Дария. Почему их выкинули мне под ноги?
Парменион ревниво следил за тем, чтобы ларцы с деньгами, драгоценные украшения, золотые и серебряные сосуды, золотая сбруя и все огромные богатства персидского царя были собраны и остались в сохранности. Сразу сосчитать все, что захватил Парменион, было невозможно.