сын
Шрифт:
— А что, Любовь Егоровна тебя не кормит?
— Когда кормит, когда и забудет. Телефона тут не дают, чтобы ей напомнить. Пофигистка. Старух ума напрочь лишили этими сериалами. Она за них болеет, как на футболе…
Покормив Шурку, Зося поднялась к следователю. Тот задумчиво листал Наташин роман.
— Ну как?
— Пролистал. Ничего полезного.
— До конца прочитали?
— Приблизительно. Ничего не нашел, никаких намеков или следов. Все рассказано как есть. — Шишкин зевнул. — А ты как, нашла что-нибудь?
— Я думаю про водосточную трубу.
— Я тоже думал. Так что, все трубы, что ли, обшаривать? Это, может быть, и придумано, не все ж там правда.
—
— Да брось. Не забивай голову.
— Все. Уже забита, — она представила себя забитым водостоком.
Вернувшись домой, Зося перекрасилась в брюнетку. Стала, как Наташа, почти брюнеткой со светлыми глазами. Потом перечитала рукопись, отмечая карандашом места, где искажены факты. Наташа искривляла в сторону смешного. Так что водосточная труба могла оказаться даже не местом или предметом, а человеком, но таким изломанным, ржавым, дурным. Притом обжорой или пропойцей, если вспомнить Шуркино сравнение с пищеводом. Стоп. А Шура-то подходит… похож на водосток.
Зося вспомнила, как Наташа обычно сидела: одна рука вытянута вдоль ручки кресла, а вторая через тело держит ее за локоть. Зося приняла Наташину позу и сосредоточилась. Она где-то читала, что, уподобясь мышечно, можно узнать ход мыслей другого человека. Зося сконцентрировалась, перед глазами мелькали картинки местной жизни. Что могло привлечь внимание Наташи? Что-нибудь колоритное. Странное. С чем ты не сталкиваешься каждый день. Наташа — девушка культурная, профессорская дочка, профессорская внучка. Что ее заело? Зосю начало клонить в сон, и ничто уже не помогало. Во сне ей приснилось, что она опять, уж в который раз подралась с Веркой Рублевой, а Авилов их разнимал.
Под впечатлением от дурацкого сна она собрала документы и заявление для милицейской академии и, чувствуя себя профнепригодной, двинулась на почту. Постояла у окошка, махнула рукой и отдала пакет, проследив, как он полетел в корзину для исходящих почтовых отправлений. «В жизни человека, Зоська, есть два важных выбора — профессия и жена. Ошибешься — дело швах», — подмигивал ей черноусый молодой папа, заговорщически кивая в мамину сторону, а Зося следила, сядет он на подсунутую кнопку или нет. Потом он пропал в неизвестном направлении, а Зося скучала. Может, он и ошибся с женой, но она-то любила его за веселый нрав. В почтовом ящике лежало письмо от Максима. Помнит, ждет, скучает. Растит дочку, работает. Точное описание дня, час за часом. И ни слова про любовь. Почему ей нравятся кремни? Хаджи-Мураты?
Следующей ночью ей снова приснилась драка с Веркой. Играла музыка, летели перья, сыпались удары подушкой, билось и хрустело под ногами стекло, взвивалась кривая занавеска. Сколько ж можно-то?
Апп! Ну не дура ли ты?
Глава 23
Очко
Она бежала к Шишкину, дрожа боками, как гончая на охоте, и ворвалась в кабинет, запыхавшись.
— Я, кажется, знаю!
— Тебе кажется или ты знаешь? Сядь, отдышись.
— Нужно идти к Верке.
— Почему к Верке? И кто это вообще?
— Пойдемте. Расскажу по дороге.
Они шли, пробираясь между комками замороженной земли, по картофельному полю. Вера открыла дверь трезвая и гладко причесанная, вежливо пригласила войти. Избенка блистала чистотой. Шишкин стукнулся головой о притолоку и растирал макушку.
— Чаю? — спросила скучная хозяйка.
— Спасибо, не надо.
За неимением стульев они сели на кровать и сложили руки на коленях.
— Может, водки? — съехидничала Вера.
— Да нет, — Зося и следователь переглянулись. Что-то тут было не так.
— А то пажалста, стоит вон. Я-то не пью.
— А что с тобой? — поинтересовалась Зося.
— Излечила, твою мать.
— Кто ж вам так судьбу исказил? — усмехнулся в усы Шишкин.
— Ты не смейся давай. Пришел тут хахакать, когда у людей горе.
— Да что случилось-то, Вера?
— Могу рассказать.
Вера вытащила из-под стола сломанный табурет, покачала головой и присвистнула.
— Весь дом поломатый. Сама ломала, как бешеная. Три дня сподряд, как поняла, что пить не могу, все крушила. Ты на чайник погляди! Во!
Она подняла чайник, погнутый ужасною силой, с ввалившимся боком и покосившимся металлическим носом. Следователь изумленно хмыкнул. Вера осторожно присела на край табурета.
— Слушать будете или хахакать? Ну, в общем, это девка меня испортила. И главное, девка-то тьфу, козявка. Я сама к ней прицепилась. Она пилит себе с сумкой, смешнущая, беретка на носу, штаны в клетку клоунские, так я ей подножку сделала, ясное дело, выпимши была. Не со зла, а так, посмеяться. Ну она и грохнулась на коленки. Тут меня хохот разобрал, чуть не разорвалась глядеть, как она на четвереньки встала. Я хохочу, она вроде побледнела, но так, незаметно, чтоб разозлилась, ручки отряхнула, платком белым вытерла и говорит, давай где-нибудь пива выпьем. Я отвечаю — а чего, мол, давай, я не гордая, с тобой выпью. Хоть у тебя одежа и подкачала. В стекляшке пива накатили, она говорит: надо в надежном месте вещь спрятать, но чтоб ни одна душа не прознала, надежно. Я говорю, ну давай, за бутылку я тебе спрячу. Ну, в общем, вещь спрятали, а когда она ее забирала, то тогда Константин мне зуб вышиб, я шепелявая была. Говорю ей — дай денег на зуб. А она: ладно, но, коли мое условие не выполнишь, он у тебя сломается и рот тебе в кровь изорвет. Клянусь, говорит, здоровьем всех своих предков. Я ей, конечно, не поверила, деньги взяла, условие ее нарушила, чтоб у Константина музыку не пропивать, и что ты думаешь? Ладно бы этот зуб мне рот порвал! Порвал, не сомневайся, так, что есть не могла. А потом что началось! Не приведи господи. Сперва по ночам давай вроде коты орать, но хуже, страшней. Заутробно. Неделю не спала. Потом забор упал, и все ночью. Грохот страшенный! Что, ну упал забор, а звуки зачем такие издавать, ровно шабаш какой? А потом и крыша рухнула, чуть не погребла, в полметре упало. Я спать вовсе перестала, ночью только звуки слушаю… Жду, что мои последние дни наступают. И пить боюсь. Живу со страхом внутри, как кол во мне встал, и не развернешься с ним.
Зося, сцепив губы, крепилась из последнего, но прыснула. Следователь предостерегающе стукнул по спине — мол, не кашляй. Зося побагровела.
— Мы на минуту на улицу выйдем. Покурю. Перестань, все испортишь. Прекрати. Что смешного?
— А! — стенала Зося во дворе, пока он курил. — Ее сын — звукооператор. На радио. О-о-о! Ему Наташа посоветовала, она на шутки горазда. О-О-О!
— Не можешь остановиться, стой здесь, я пойду в дом, — одернул едва не плачущую Зосю Шишкин.
— Нет уж!
— А чего там курил? — подозрительно спросила Вера. — Целовались, что ли? Дай папироску.
Она затянулась и вытолкнула на улицу цветок, залезавший головой в форточку.
— Брысь отсюда, демон.
— А что за вещь она хранила? — спросил следователь.
— Вещь и вещь, может, книга. В пакете заклеена. Нине потом отдала, спроси ее.
— А Нина-то — ту-ту! — выпучив глаза, сообщила Зося. — Как взяла тот пакет, так на другой день и сгинула. Дом уж давно продан, не знала?