Сын
Шрифт:
Она громко засмеялась, а потом снова расплакалась.
– Прости, – всхлипнула она, – я такая… такая глупая! Господи. Что я здесь делаю?
– Ты меня любишь, – тихо сказал он в ее волосы. – Вот что ты здесь делаешь.
– И что? Кто захочет любить человека, который убивает людей и делает все для того, чтобы самому оказаться убитым? Знаешь, как тебя называют в Сети? Будда с мечом. У заключенных, с которыми ты сидел, взяли интервью, и они представили тебя как некоего святого. Но знаешь что? – Она вытерла слезы. – Я думаю, что
– Мы уедем.
– Если мы уедем, то надо сделать это прямо сейчас.
– Осталось еще двое, Марта.
Она покачала головой, из глаз у нее снова полились слезы, и она бессильно ударила его кулаком в грудь.
– Слишком поздно, ты разве не понимаешь? Они идут за тобой, все они.
– Осталось всего двое. Тот, кто решил, что моего отца надо убить и представить все так, будто он был кротом. И крот. И тогда мы уедем.
– Осталось всего двое? Ты убьешь всего лишь еще двоих человек, а потом сбежишь? Тебе это так легко?
– Нет, Марта. Мне это нелегко. Никто из них не был легким делом. И неправда, когда говорят, что раз за разом становится все легче. Но я должен, я не могу иначе.
– Ты действительно думаешь, что выживешь?
– Нет.
– Нет?
– Нет.
– Нет! Но во имя Господа, почему же ты тогда говоришь…
– Потому что планировать имеет смысл хотя бы ради того, чтобы выжить.
Она замолчала.
Он провел рукой по ее волосам, щеке, шее, а потом заговорил. Он говорил тихо и медленно, как будто хотел быть уверенным в том, что каждое выбранное им слово верно.
Она слушала. Он рассказывал о детстве. Об отце. О том времени, когда отец умер, и обо всем, что произошло после этого.
Она слушала и понимала. Слушала и не понимала.
Когда он закончил, между занавесками пробрался лучик солнца.
– Ты сам себя слышишь? – прошептала Марта. – Ты слышишь, что все это сумасшествие?
– Да, – сказал он. – Но это единственное, что я могу сделать.
– Единственное, что ты можешь сделать, – это убить кучу людей?
Он вздохнул:
– Единственное, чего я хотел, – это быть похожим на отца. Когда я прочитал ту записку самоубийцы, он исчез. С ним вместе исчез и я. Но потом, в тюрьме, когда я узнал правду о том, что мой отец пожертвовал собой ради меня и моей матери, я родился заново.
– Родился, чтобы сделать… это?
– Хотел бы я найти другой путь.
– Но почему? Чтобы ты занял место своего отца? Чтобы сын… – Она крепко зажмурилась, выдавливая последние слезы, и пообещала себе, что эти слезы действительно будут последними. – Чтобы сын сделал то, чего не сумел его отец?
– Он сделал то, что должен был сделать. Я должен сделать то, что я должен сделать. Он взял на себя стыд за нашу вину. Когда я закончу, я закончу. Обещаю. Все будет хорошо.
Марта долго не отводила от него глаз.
– Я должна подумать, – произнесла она наконец. – Поспи.
Он заснул, а она какое-то время лежала без сна. Только когда на улице начали петь птицы, она тоже заснула. Теперь она была уверена.
Что она сумасшедшая.
Что она стала сумасшедшей в тот момент, когда увидела его.
Но она не понимала, что она такая же сумасшедшая, как и он, пока не заперлась здесь, не нашла серьги Агнете Иверсен на кухонном столе и не надела их.
Марта проснулась от криков детей, играющих на улице. От их радостных визгов. От топота маленьких бегущих ног. Она подумала о невинности, идущей рука об руку с незнанием. О знании, которое никогда не проясняет, а только все усложняет. Сонни спал рядом с ней так тихо, что на какой-то миг ей показалось, что он уже умер. Она погладила его по щеке. Он что-то пробормотал, но не проснулся. Как может человек, на которого идет охота, так хорошо спать? Сон праведника. Таким он, конечно, и должен быть.
Марта выскользнула из постели, оделась и спустилась на кухню. Она нашла хлеб, немного сока и кофе, но больше ничего. В подвале она видела морозильную камеру, может быть, у него там есть замороженная пицца или что-нибудь в этом роде. Она спустилась по лестнице в подвал и потянула за ручку морозильника. Заперт. Она огляделась. Взгляд ее упал на гвоздь в стене, где висел ключ с нечитаемой биркой. Марта сняла ключ, вставила его в замок и повернула. Вуаля! Она подняла вверх крышку, наклонилась, почувствовала, как на грудь и шею дыхнуло холодом, громко вскрикнула и захлопнула крышку. Развернулась и осела на пол, прислонившись спиной к морозильной камере.
Она сидела на корточках и тяжело дышала носом, пытаясь прогнать отпечатавшуюся в памяти картинку трупа, который смотрел на нее, открыв белый рот, с кристалликами льда на ресницах. Пульс был таким частым, что ей стало дурно. Она прислушалась к сердцу. И к голосам.
Их было два.
Один орал ей в ухо, что она сумасшедшая и он сумасшедший, убийца, и что ей надо немедленно бежать вверх по лестнице и прочь из этого дома!
Другой говорил, что этот труп – всего лишь физическое подтверждение того, что она уже знала и приняла. Да, он убивал людей. Людей, которые того заслуживали.
Орущий голос велел ей подняться на ноги. Приглушенный голос говорил, что это всего лишь приступ паники, который рано или поздно должен был случиться. Сегодня ночью она сделала выбор, разве не так?
Нет, не сделала.
Теперь она это знала. Именно здесь и сейчас ей предстояло выбрать, прыгнуть ли в нору вслед за кроликом, сделать шаг в его мир или же остаться в нормальном мире. У нее была последняя возможность отступить. Следующие секунды будут самыми важными в ее жизни.
Последняя возможность…