Сыновний бунт
Шрифт:
В дверях появился Нечипуренко.
— Побеседовали, Степан Петрович?
— Да, поговорили.
— Ну, и как он?
— Ничего… Парень с характером.
— А я вам о чем докладывал? Я его сразу раскусил. Евдокимова приглашать?
— Да, пусть войдет.
XII
Попутный грузовик наконец-то подхватил Ивана и умчал по дороге в Журавли. Снова загремел кузов и завихрилась под колесами пыль; снова встречный ветер упруго хлестал в лицо и снова остановка — возле Егорлыка. Грузовик запылил дальше, на село Красное, а Иван поставил чемодан у берега и огляделся. По ту сторону под жарким солнцем лежали Журавли. Из-за Егорлыка дорога выходила на мост, новый и такой же непривычный здесь, как и река, через которую перешагнули
Иван поднялся на мост. Рядом, в ста шагах от берега, начиналась главная улица, собственно центр Журавлей. От этой улицы во все стороны, и вкривь и вкось, разбежались переулки, теснились без всякого порядка хаты с земляными, поросшими бурьяном крышами, лепились один к другому сарайчики, курнички, стожки сена и скирды соломы, желтели глиняные изгороди, сильно размытые и поклеванные дождями. Хатенки были побелены известью ещё весной, по стенам тянулись рыжие потеки, будто следы застаревших слез. Среди этих неприветливых земляных строений Иван увидел молельный дом — приземистую хату с железным ржавым крестом на горбатой черепичной крыше. И как только взглянул на угрюмо черневший крест, вспомнил письмо матери. Она писала, что недавно в Журавли прибыл новый поп, «и знаешь, Ваня, кто этот поп? Твой школьный друг Сенька Семилетов…» И тогда, читая письмо, и теперь, глядя на горбатую кровлю с крестом, Иван не мог представить себе попом того Сеньку, с которым бегал в школу и частенько схватывался «на выжимки». Это была их любимая борьба. Во время перемены или до начала урока они обнимали друг друга чуть повыше поясницы и начинали «выжимки». Вокруг собирались школьники, слышались крики, смех, подзадоривания. Друзья топтались на месте и «жали» до тех пор, пока чья-то спина не выдерживала и один из них поджимал ноги и валился на землю. Семен был худ, костист и упруг, и Ивану стоило немало сил, чтобы «переломить» жилистую спину друга. Последний раз они испробовали силы в школе на выпускном вечере, в ту самую ночь, когда Иван, спасаясь от отцовской плетки, бросился в Егорлык. Верх тогда одержал Семен. Иван, бледный и злой, пожал руку Семена и сказал:
— Это, Сеня, ещё не все! Возможно, скоро мы разъедемся. Но когда доведется нам встретиться, то первое, что мы сделаем, поборемся «на выжимки». Согласен?
— Идет! — гордо ответил Семен, тяжело дыша. — Согласен! Только, по всему видать, не скоро наступит наша встреча…
И вот, кажется, она и наступила. «Но бороться с попом как-то неудобно, — думал Иван, стоя на мосту и глядя на хатенку с крестом. — И как все это могло случиться? Семен Семилетов — журавлинский поп? Смешно! Был парень как парень, и на тебе — поп…»
Отсюда, от моста (особенно в солнечную погоду), Журавли и в самом деле напоминали стаю серых журавлей, которая летела-летела степью, а потом приморилась и задневала на берегу Егорлыка. И вожаком этой журавлиной стаи был красный, из отлично выжженного кирпича двухэтажный дом с колоннами и радиомачтой, с цинковой крышей и вылинявшим флагом. Здание было поставлено на холме, на егорлыкской круче, так что издали, когда Журавли ещё скрывались за горой, крыша, белея цинком, уже маячила перед глазами. «Без меня вырос этот великан, — подумал Иван. — И какое неуклюжее сооружение! И к чему эти колонны? Закрыли собой полсела, и человеку, который на них смотрит, как бы говорят: ох, как же нам стыдно возвышаться на егорлыкской круче!..»
Тоскливо смотрел Иван на родное село. Ехал, радовался, а взглянул — на сердце тоска и боль. Эх, Журавли, Журавли, как же вам ещё далеко до того, чтобы люди по праву назвали вас красавцами! И эти рыжие колонны ровно ничего не изменили, они только прикрыли собой хатенки, заслонили, как плечами, и покатые из глины кровли, и подслеповатые оконца. И никто ещё не задумался над тем, чтобы и улицы и строения привести в какой-то порядок, чтобы Журавли стали похожи если не на рабочий поселок, то хотя бы на кубанскую станицу, одну из тех, что в зеленом убранстве лежат за Недреманной. Почему бы в Журавлях не построить красивые дома с палисадниками и почему бы не зеленеть селу в кущах садов, таких густых, что даже вблизи не разгадаешь, село это или лес?.. Ничего этого нет. Журавли как стояли, так и стоят. И хотя кубанская вода — вот она, рядом с хатами, а что изменилось? Попрежнему нет в Журавлях ни садочка, ни деревца. «Вот уже сколько годов гремят Журавли!.. Может, этот «гром» слишком преувеличен? Даже о зелени никто не подумал. А какими бы красивыми стали Журавли, если бы и главную улицу и переулки укрывали ветки деревьев, пусть не густые и пока ещё невысокие, и в зелени их виднелись бы не рассеянные по берегу хатенки, а настоящие двухэтажные дома».
Ничего этого не было, и Ивану стало грустно до слез. Он не мог понять: почему кубанская вода, придя к журавлинским берегам, не принарядила Журавли? Почему на солнцепеке, как бывало и прежде, жарилось совсем голое село? Лишь изредка сиротливо торчали акация или куст гледичии — деревца чахлые, болезненные, лист на них не зеленый, а пепельно-серый, под цвет кизяковой золы. «Эх, Журавли, Журавли, как же вы милы моему сердцу и как же вы неприглядны! — думал Иван, стоя на мосту. — Видно, и кубанская вода не смогла принарядить вас в зелень и сделать молодыми и красивыми. А может, сами люди того не пожелали? Не захотели ни садочков, ни палисадничков? Нет, люди в том не повинны. По всему видно, батя мой позабыл об этом».
Размечтался и не заметил, как на мосту появилась девушка. Она была в синем трикотажном купальнике, влажные короткие волосы зачесаны назад, и в них, на затылке, торчал гребешок. Девушка была так стройна и так красива, что Иван, глядя "на её ещё не просохшие, озябшие плечи, хотел было опросить, кто она и откуда появилась. И не решился. А девушка в синем купальнике, не замечая Ивана, прошла по мосту, оставляя на пыльных досках мокрый след своих быстрых ног. По-мальчишески проворно взобралась на перила, секунду постояла, доверчиво улыбнулась Ивану (или ему показалось, что она улыбнулась именно ему), затем взмахнула руками и синей птицей полетела в воду; и только милая её головка с гребешком зачернела на волнах.
«Да, смелая девушка! — подумал Иван. — Чья она такая?..»
Возле моста купались дети, подростки. Возбужденно-крикливая ватага запрудила весь берег. До черноты загорелые, они купались азартно, почти не вылезая из воды, словно боясь, что Егорлык вдруг пересохнет, как это не однажды случалось прежде. Каждый мальчуган и каждая девчушка старались показать перед другими свою смелость и ловкость. Прыгнуть с невысокой глиняной кручи было делом простым и обычным. Ребята гурьбой бежали к берегу и, вытянув руки, бросались в воду, головой вниз, как лягушата. Радуясь тому, что река так легко уносила их мимо своих хат, они с криком и писком уплывали под мост и дальше, к камышам.
Те мальчуганы, что постарше и посмелее, прыгали не с кручи, а с моста. Но пока на мосту стоял незнакомый мужчина с чемоданом и плащом в руке, даже отъявленные смельчаки не решались показать свою удаль. И только после того, как девушка в синем купальнике взошла на мост и прыгнула, два подростка, очевидно самые отчаянные, показались на мосту. Лица у них были опалены солнцем, носы шелушились так обильно, как шелушится только спинка ящерицы во время линьки. Намокшие глаза сузились и жарко блестели. Давненько не видавшие ножниц чуприны выгорели и были зачесаны назад — нет, не гребенкой, а струей воды.
— Дядя, а можно нам сигануть?
Иван вспомнил свое детство, не знавшее ни воды, ни моста, и невольно улыбнулся.
— И не боитесь? — спросил он. — Высоко же!
— Хо! Чего придумал!
— Чего ж тут страшного?
— Когда же вы научились плавать и прыгать? — поинтересовался Иван, с завистью глядя на прыгунов. — Реки-то у вас раньше не было!
— Почему не было? — удивился мальчуган. — Была! Всегда была!
— Сколько мы помним, — пояснил второй, — вода все время течет и течет.