Сыновья

Бак Перл С.

— Держи голову выше, — это твои люди, твои солдаты, мой сын! Когда-нибудь ты поведешь их на войну!

Тогда мальчик немного приподнял голову, но щеки его горели яркой краской, и, наклонившись, Ван Тигр увидел, что он смотрит вовсе не на солдат, а куда-то далеко, в другую сторону площади, где маршировало войско, и когда Ван Тигр спросил его, что он там видит, ребенок поднял палец и, указав на загорелого голого мальчика на ближнем поле, который лежал на спине буйвола, глядя на марширующих солдат, сказал:

— Я хотел бы быть вот этим мальчиком и лежать на спине буйвола.

Вану Тигру не понравилось такое простое и низменное желание, и он строго ответил:

— Ну,

а я думаю, что мой сын мог бы пожелать чего-нибудь получше, чем быть пастухом!

И он резко приказал мальчику смотреть, как марширует и делает поворот войско, как солдаты поднимают ружья кверху, бросаясь в атаку, и мальчик послушно сделал так, как велел ему отец, и больше не смотрел на маленькое стадо.

Но Ван Тигр весь день не мог успокоиться из-за такого желания своего сына, и теперь, посмотрев на ребенка, увидел, что он клонит голову все ниже и ниже и не может проглотить ни куска, потому что плачет. Тогда Вана Тигра охватил страх, не заболел ли чем-нибудь его сын, и, встав с места, он подбежал к ребенку, схватил его за руку и крикнул:

— Что с тобой? У тебя лихорадка?

Но рука у мальчика была холодная и влажная; он мотал головой и долго не отвечал ни слова, хотя Ван Тигр принуждал его и наконец позвал на помощь человека с заячьей губой. К тому времени, как пришел верный человек, Вана Тигра до того истерзали тревога, страх и даже гнев оттого, что ребенок упрямился, что он крикнул:

— Уведи этого дурака и посмотри, что с ним!

Теперь мальчик отчаянно рыдал, положив голову на руки и пряча лицо, а Ван Тигр сидел мрачный и сам чуть не плакал; лицо его кривилось, и он дергал себя за бороду. Верный человек взял ребенка на руки и унес его куда-то, и Ван Тигр дожидался, терзаясь и глядя на нетронутую чашку мальчика. Когда Заячья Губа вернулся без ребенка, Ван Тигр заревел на него:

— Говори же, не скрывай от меня ничего!

И человек ответил нерешительно:

— Он ничем не болен, а только не может есть, когда он один. До сих пор он никогда не жил один, без других детей, он тоскует по матери и по сестре.

— Но в его годы нельзя все играть и праздно проводить время вместе с женщинами, — сказал Ван Тигр, начиная выходить из себя, и рванул себя за бороду, резко поворачиваясь на стуле.

— Да, — спокойно отвечал тот, зная нрав своего господина, — но ему можно было бы иногда навещать свою мать, или сестра могла бы приходить к нему играть с ним, — ведь оба они еще дети, и тогда мальчик легче перенесет разлуку, а не то он может и заболеть.

Ван Тигр долго сидел молча и терзался, и такой смертельной ревности он не испытывал с тех пор, как убитая им женщина являлась к нему и мучила тем, что любила мертвого бандита больше, чем его. А теперь он ревновал из-за того, что сын его любит не одного только отца, а скучает и о других, и Ван Тигр терзался оттого, что вся его радость и гордость были в сыне, а сыну мало было этой великой любви, и он ею не дорожил и, несмотря на то, что отец окружал его любовью, тосковал о матери, о женщине. И Ван Тигр в бешенстве сказал себе, что ненавидит всех женщин, и, встав порывисто с места, крикнул верному человеку:

— Пусть ходит к матери, если он такой неженка! Какое мне дело, куда он ходил, если он в конце концов растет таким же, как сыновья моих братьев!

Но верный человек мягко возразил:

— Генерал, ты забываешь, что он еще ребенок!

И Ван Тигр сел и снова застонал, а потом крикнул:

— Что же, разве я не велел тебе пустить его?

После этого через каждые пять дней мальчик ходил к матери во двор, и каждый раз Ван Тигр сидел и грыз бороду, дожидаясь его возвращения, а потом начинал выспрашивать

его на разные лады, что он видел и слышал:

— Что они там делали?

И мальчик всегда отвечал, удивленный тем, что отцовские глаза смотрели гневно:

— Ничего, отец мой.

Но Ван Тигр настаивал:

— Нет, что же они — играли в кости, шили? Женщины не станут сидеть так, без дела, разве если сплетничают, а это тоже занятие!

Мальчик подумал и, нахмурив брови, старательно и медленно отвечал:

— Мать кроила платьице из красной материи с цветами для младшей сестры, а старшая сестра, у которой другая мать, сидела и читала книжку, чтобы показать, как хорошо она читает. Я люблю ее больше, чем других сестер, потому что она все понимает, когда я с ней разговариваю, и не смеется по пустякам, как они. У нее очень большие глаза, а волосы, если их заплести, спускаются ниже пояса. Только она никогда не читает подолгу. Она непоседа и любит болтать.

Это понравилось Вану Тигру, и он с удовольствием подтвердил:

— И все женщины таковы, все они любят болтать о пустяках!

Странная была эта ревность в сердце Вана Тигра, потому что она еще больше отдалила его от домашних, и он все реже и реже ходил к обеим своим женам. И правда, время шло, и было видно, что мальчик останется единственным сыном Вана Тигра, потому что у ученой жены не было других детей, кроме единственной дочери, а у неученой родились еще две дочери, — одна через несколько лет после другой. И оттого ли, что кровь у Вана Тигра была холодна и он не любил женщин, или кроме любви к сыну ему ничего не было нужно, но наконец он совсем перестал ходить во дворы к своим женам. Отчасти его удерживал какой-то странный стыд: после того, как сын стал спать в его комнате, он стыдился вставать ночью и итти к женщинам. Нет, время шло, а во дворах у Вана Тигра не было ни веселья, ни множества женщин, как у других военачальников, когда они достигают богатства и власти. Казну свою он тратил на оружие, и еще на оружие и на солдат, кроме известной доли, которую он ежегодно откладывал и постоянно к ней прибавлял на всякий случай, если его постигнет какое-нибудь несчастье, и жил простой и суровой жизнью, в одиночестве, если не считать сына.

Иногда Ван Тигр позволял старшей дочери приходить и играть с братом, его сыном, и она была единственной женщиной, которую допускали на его дворы. В первый раз ее привела туда мать и просидела с нею минуту-другую. Но Ван Тигр чувствовал себя очень неловко в ее присутствии, и больше всего потому, что она как будто бы упрекала его без слов, и хотела чего-то, и страдала, словно утратила что-то, а он не мог понять, в чем дело, и, поднявшись с места, вышел, сказав несколько вежливых слов в извинение. В конце концов она, повидимому, перестала ждать и ни на что уже не надеялась, и больше он ее не видел, а девочку изредка приводила играть рабыня.

Но через год или два перестала ходить и девочка, и мать прислала сказать ему, что отдает ее учиться в школу, и Ван Тигр был этому рад, потому что девочка беспокоила его, приходя на эти суровые дворы, — на ней было такое яркое платье, и в волосах она носила красный цветок граната или благоуханный белый жасмин, но больше всего она любила втыкать в косу веточку кассии, а Ван Тигр терпеть не мог цветов кассии, оттого что они пахнут сладко и пряно, а он не выносил таких запахов. К тому же она была слишком весела, своевольна и любила властвовать, — в ней было все, что он ненавидел в женщинах, а ненавистнее всего ему был тот радостный огонек, которым загорались глаза его сына, и улыбка, которой он встречал сестру. Она одна могла развеселить его, заставить бегать и играть во дворе.