Сыновья
Шрифт:
Так он успокаивал себя и приказал учителю учить мальчика, не жалея и не обращать внимания, если он почувствует слабость, потому что она бывает у всех мальчиков в его возрасте, и считаться с ней нечего.
Но по ночам, когда Ван Тигр просыпался и ему не спалось, он прислушивался к спокойному дыханию сына, и мучительная нежность росла в его груди, и он думал про себя снова и снова:
«Я должен сделать для него еще больше, нужно придумать, что еще можно сделать для него!»
Так проходило время Вана Тигра в заботах о сыне, и он так бы и состарился незаметно для самого себя, до того он был поглощен этой великой любовью к сыну, если бы не произошло одно событие, которое встряхнуло его и заставило вспомнить о войне и о предназначенном ему судьбой жребии.
Это случилось
— Клянусь, эти огненные листья, по-моему, гораздо красивее всего цветка!
Ван Тигр смотрел на листья внимательно, стараясь увидеть в них то же, что видел его сын, когда у ворот раздался шум и к Вану Тигру прибежали с докладом, что кто-то приехал. Но не успел еще слуга договорить до конца, как шатаясь, вошел рябой племянник Вана Тигра, охромевший от быстрой езды, измученный и усталый оттого, что ехал и ночью и днем, и пыль набилась в его глубокие рябины, и вид у него был забавный. Ван Тигр не сразу находил слова, если не гневался, и он молча смотрел на молодого человека, а тот начал, задыхаясь:
— Я летел так, словно у моего коня выросли крылья, и день и ночь для того, чтобы рассказать тебе, что Ястреб задумал измену: он выдает твое войско за свое собственное, и основался в том самом городе, который ты осаждал; он теперь в союзе со старым бандитом, а тот все эти годы думал только об одном — как бы отомстить тебе. Я знал, что он утаил налоги за последние несколько месяцев, и боялся какого-нибудь выпада, но выжидал, желая удостовериться и не поднимать ложной тревоги, а не то Ястреб разозлился бы и тайком подослал бы ко мне убийц.
Все это в беспорядке срывалось с языка юноши, а Ван Тигр не сводил с него своих глубоко сидящих глаз, а глаза эти словно уходили все глубже под лоб, оттого, что черные его брови хмурились все сильней, и, чувствуя, что старое доброе бешенство приходит ему на помощь, он заревел:
— Проклятая собака и вор! А я еще повысил его из простых солдат! Он всем обязан мне, а бросается на меня, словно бешеный пес!
И чувствуя, что добрый воинский гнев поднимается в нем и становится все сильней и сильней, Ван Тигр забыл о сыне и зашагал на передние дворы, где жили его военачальники, верные люди и некоторые из солдат, и громко отдал приказ, чтобы пять тысяч солдат были готовы следовать за ним еще до полудня, а себе потребовал коня и свой узкий и длинный меч. И дворы, где всю зиму было мирно и тихо, стали похожи на взбаломученный пруд, с женских дворов заглядывали перепуганные лица детей и слуг, встревоженных всеми этими криками об оружии и войне, и даже лошади в испуге стучали копытами по плитам двора и становились на дыбы.
Тогда Ван Тигр, видя, что все по его приказу пришло в движение, обратился к усталому племяннику и сказал:
— Ступай поешь, выпей и отдохни. Ты сделал очень хорошо, и за это я возвышу тебя. Я хорошо знаю, что не один юноша присоединился бы к мятежникам, потому что втайне все юноши думают о мятеже, а ты не забыл, что мы близки по крови и остался при мне. Будь уверен, я возвышу тебя!
Тогда молодой человек оглянулся по сторонам и прошептал:
— Так, дядя! Только убьешь ли ты Ястреба? Он будет подозревать меня, когда ты приедешь, — ведь я сказал ему, что болен и еду на время к матери.
Ван Тигр дал обещание громким и яростным голосом, воскликнув:
— Тебе нечего и просить меня, я вычищу свой меч об его труп!
И молодой человек ушел, очень довольный.
Потом быстрым маршем Ван Тигр в три дня довел своих людей до новых земель, — а повел он старых и надежных солдат, дома же оставил тех, которые вступили в ряды его войска из осажденного города, оставил и того военачальника, который предал бандита, чтобы теперь он не предал самого Вана Тигра. Он обещал своим войскам, что позволит им в свою очередь ограбить город, если они будут храбро сражаться за него, а кроме того, выдаст им в награду месячное жалованье серебром,
Они так быстро шли, что Ястреб не успел еще и подумать о такой беде, как Ван Тигр уже напал на него. Правда, Ястреб не подозревал, что молодой племянник Вана Тигра так хитер и коварен, потому что юноша был весел, болтлив на язык, и рябое лицо его было простовато с вида, разве отпустит какое-нибудь острое словцо или грубо пошутит с солдатами, — и Ястребу казалось, что юноша не замечает его темных дел. Он очень обрадовался, когда юноша сказал, что у него болит печень и что ему нужно навремя поехать домой к матери, и уже строил планы, как вывесит воззвания о мятеже и узнает, кто из людей предан, а остальных казнит. Тем же солдатам, которые примкнут к мятежу, он обещал отдать город на разграбление. И потому все эти дни Ястреб укреплял город и приказал свозить в город запасы, он слишком хорошо знал нрав Вана Тигра, чтобы сидеть сложа руки, и беззащитное население в великом страхе снова готовилось к осаде. Даже в тот самый день, когда Ван Тигр вступил в городские ворота, он видел крестьян, несущих на шестах связки топлива, ослов и мулов с мешками зерна, навьюченными на спину, людей, которые тащили корзины с клохчущими курами, гнали стада коров и несли свиней, подвязанных к шестам и яростно визжавших, вися на шестах головой вниз и ногами кверху. И Ван Тигр, видя все это, скрежетал зубами, так как знал, что если бы ему не сказали во-время о заговоре, осаду было бы вести очень не легко при таком множестве запасов в городе, и Ястреб оказался более опасным врагом, чем выживший из ума старый бандит. Он был человек очень ловкий и свирепый, а кроме того, обе чужеземные пушки остались у него, и, поставив на городской стене, он мог направить их на осаждающих. Когда Ван Тигр подумал обо всем, чего он чуть было не лишился, в нем поднялся такой гнев, что глаза его налились кровью и он грыз и жевал свою бороду. Он дал своему гневу бушевать на воле и, пришпорив коня, крикнул своим людям, чтобы они ехали прямо к тем дворам, где стоял Ястреб.
Уже нашлись люди, которые побежали сказать Ястребу, что дело его погибло, потому что Ван Тигр идет на него, и Ястреба это поразило, как громом. Одно мгновение он колебался и думал, не пуститься ли ему на хитрость или не бежать ли ему через потайной ход. Он вовсе не надеялся на то, что солдаты посмеют защищать его теперь, когда Ван Тигр привел такое могучее войско. Он знал, что все его покинут. Но этот миг колебания и погубил его, потому что Ван Тигр вихрем влетел в ворота и соскочил с седла, громогласно приказывая, чтобы Ястреба поймали во что бы то ни стало и привели к нему для казни, а люди его наводнили все дворы.
Тогда Ястреб, видя, что пришел его конец, убежал и спрятался. Он был человек храбрый, но убежал и спрятался в куче сена в одной из кухонь. Но на что было ему надеяться, когда, разыскивая его, во дворы вливались целые толпы свирепых воинов, нетерпеливо ожидавших обещанного грабежа. Не надеялся Ястреб и на своих сторонников разве только на то, что если бы кто-нибудь из них увидел, где он спрятался, то не сказал бы… Он притаился в куче сена, но хоть и спрятался, однако не дрожал, потому что был человек храбрый.
Но его должны были найти, потому что повсюду бегали солдаты, стремясь во что бы то ни стало отыскать его, чтобы потребовать награды; у ворот и маленькой потайной калитки стояла стража, а стены дворов были высоки. Ястреба нашла горсточка солдат; они заметили в сене уголок его синего халата, выбежали, хлопнув дверью, и позвали других, и когда собралось человек пятьдесят, они осторожно вошли, так как не знали, какое оружие у Ястреба, — а он был безоружен, при нем был только короткий кинжал, которым нельзя было сражаться с такой толпой, потому что выбежал из-за стола, растерявшись. Они навалились на него целой грудой, связали его и повели к генералу, Ястреб шел угрюмо, глаза у него горели мрачным огнем, и солома пристала к волосам и одежде. Так они вели его к Вану Тигру, который, дожидаясь его, сидел в большом зале, положив на колени обнаженный меч, сверкающий подобно тонкой серебряной змее. Он гневно взглянул на Ястреба из-под темных бровей и сурово обратился к нему: