Сыны анархии. Братва
Шрифт:
В кухне загрохотали выстрелы.
Тринити вывернулась из хватки противницы. Почуяла аромат специй от восхитительного блюда Темпла. Ухватилась за ручки большой кастрюли обеими руками и плеснула кипящее, обжигающее варево Антуанетте в лицо.
От кожи, моментально покрывшейся волдырями, повалил пар, и телохранительница с воплем выронила оружие. Тринити метнулась за ним. Пальцы сомкнулись на холодном металле, и она, перекатившись в сидячее положение, нацелила пистолет Оскару Темплу в спину. Тот прятался за кухонным островком, но по ее сторону, и был ничем не защищен от Тринити.
Не
Тринити дважды нажала на спуск – и оба раза промазала. При каждом выстреле Темпл уворачивался от щепок, летевших от кухонного островка. Эти дерганья обошлись ему в жизненно важную секунду или две, и тут к нему подоспел Гаврила. Он выстрелил Темплу в лоб, и голова его резко откинулась назад, расплескав по шкафчикам кровь и ошметки мозга, а Гаврила выстрелил падающему старику в грудь.
Антуанетта все визжала. С налитыми кровью глазами и красным, как сырое мясо, лицом, покрытым похлебкой, она ринулась на Тринити. Ее подстрелил Олег – в голову. Войдя в висок, с другой стороны пуля уже не вышла.
Пауза. Вздох. Казалось, в это мгновение между мгновениями примолкли даже часы и холодильник, а затем прозвучал еще один выстрел.
Аарон забарахтался, пытаясь выбраться из-под Феликса, вдруг как-то чудовищно обмякшего. Телохранитель с натугой выполз из-под русского великана. Кровь хлестала из дыры на шее Феликса прямо-таки нескончаемо. Трясясь, Аарон попытался вскинуть отобранный пистолет для самообороны, но Олег уже подлетел к нему, пнув в лицо, потом еще раз. Аарон взвыл, когда сокрушительный удар расквасил его уже сломанный нос, превратив его в кашу на лице. Тринити показалось, что раздался треск сломанной скулы.
– Мочи его! – взревел Гаврила. – Он убил Феликса! Всади в него все пули!
– Нет! – огрызнулся Олег, снова пнув Аарона. – На ноги, kh… y!
Аарон, покачнувшись, поднялся, одной рукой придерживаясь за стену, чтобы не свалиться. Феликс сильно его травмировал, но теперь Феликс мертв. Тринити претило это все, но лгать себе она не станет. Аарон заслужил все, что причинили ему Олег с Гаврилой. Они пришли сюда заключить честную сделку, а их предали.
Захватив пригоршню волос Аарона, Олег уткнул ствол пистолета в замаранный загустевшей кровью кадык телохранителя.
– Тебе известно, где в этом доме стволы, – прорычал он. – Только скажи, что нет, и я стреляю тебе в ногу. Потом буду топтать твои яйца, пока не полопаются.
Желудок Тринити подкатил под горло.
– Вы меня убьете, – дрожащим голосом промямлил Аарон.
– Вот что бывает, когда берешь не ту сторону. – Олег еще сильнее надавил стволом ему на горло. – Но если отведешь нас к стволам прямо сейчас и больше не пикнешь, то сдохнешь с обоими яйцами и обоими глазами там, где им положено быть. Без боли. Одна пуля. Быстро.
Аарон совсем сдулся, окончательно распростившись с надеждой, и коротко кивнул. Потом устремил взгляд на задний коридор, куда Антуанетта удалялась, чтобы позвонить.
– У нас минут десять, – подал голос Гаврила. – А если кто слышал стрельбу, то и меньше.
Тут у стены пошевелился и тихонько всхлипнул Джон Карни. Все – Тринити, Олег и Гаврила – обернулись, уставившись на него. Он стоял там, сломленный и трясущийся, и плакал
– Гаврила, – сказал Олег.
Тринити знала этот тон, знала, что он означает.
– Нет, – отрезала она.
Олег нахмурился, глядя на нее и целя теперь Аарону в спину.
– Тринити.
Опустив руку с пистолетом старика, девушка подошла к Карни и встала перед ним. Но не подняла глаз, боясь встретиться с ним взглядом.
– Этот человек не сделал ничего плохого. Он поставил на такой жизни крест, пока мы не попросили его оказать нам эту любезность. Я не дозволю тебе убить его за это.
Олег заколебался. Стиснув губы в ниточку, так, что побелели, он задумался над ее словами, но Тринити знала, чем это кончится. С Аароном он обошелся жестоко… но радости от этого не получил. Насилие для Олега – инструмент, но в душе он не убийца и верит, что люди пожинают то, что сами же и посеяли.
– Ступай, сядь к столу, – сделал он знак Карни. – Уедешь тогда же, когда и мы.
Старик молча двинулся к круглому кухонному столику и отодвинул стул.
Аарон начал было поворачиваться – быть может, чтобы снова полезть в драку, – но Олег двинул его пистолетом в висок:
– Шагай!
Телохранитель сделал первый из своих последних шагов. Олег и Гаврила последовали за ним.
Тринити понимала, что им пригодилась бы помощь при переноске стволов, которые они собираются похитить, но вместо того отодвинула стул и села за стол напротив краснолицего Джона Карни. Утерев слезы, тот устремил на нее взгляд, преисполненный сомнения. Поглядел на трупы Темпла и Антуанетты, и лицо его омрачилось. На мгновение Тринити показалось, что в нем проглянул былой кремень.
– Коли карты сдавал Оскар, барышня, – промолвил Карни, – он говаривал: «Кто банкует, тот и выигрывает». Но он был дураком, что так думал. Порой банк проигрывает. Порой карта ложится так, что банк сгорает дотла.
5
Держа на руках своего младшего сына, Джекс прижался к головке мальчика носом. Томас больше не младенец, но от его волос до сих пор исходит младенческий запах, напоминающий Джексу о его важнейшей роли. Его сыновья – это его мир, смысл его существования. Люди толкуют о мерилах человеческой личности, но для любого человека, у которого есть дети, единственным истинным мерилом выступают глаза его детей. Если когда-нибудь они узнают, что он сделал для клуба, для братства и ради построения будущего, которого он желал для них… остается уповать, что они поймут, почему. Но с ходом времени он все четче понимал, что возможность дать им это будущее значит для него куда больше, чем получить от них прощение за то, что он натворил, чтобы дать его им.
Из ванной послышался смех и плеск воды. Поцеловав Томаса в макушку, Джекс приоткрыл дверь. Тара Ноулз стояла на коленях у ванны, моя голову старшему сыну Джекса – Авелю. Оба поглядели на него – его старушка и его мальчишка, – и их улыбки тронули его за душу. В волосах Авеля была уйма пены, и Тара лепила из нее странные завитки и волны, показывая их пацану в карманном зеркальце.
– Привет, папочка, – сказала Тара.
Авель попытался показать ему горсть мыльных пузырей, но те полопались.