Сыны грома
Шрифт:
– Этим двоим не страшны никакие привидения: любое из них само перепугается, увидав зубья на голове англичанина и кровавый глаз Ворона, – ответил Свейн, упирая древко копья в землю рядом с зарослями розовых цветов, шуршавших на ветру.
Внезапно воздух словно бы разрезало скрипучим криком. Брам быстро пригнул голову и развернулся, подняв копье. В этот миг мы увидели в небе сапсана, который стрелой кинулся вниз, в высокую траву.
– Не бойся, Брам, – сказал я под взрыв общего смеха. – Твой друг тебя спасет. Ты ведь не допустишь, чтобы эта злая старая птица склевала бороду Брама? Правда, Свейн?
Свейн ухмыльнулся:
– Пускай
Брам невнятно прорычал, чтобы мы убирались обратно на берег. При этом, я уверен, щеки его пылали под кустистой темно-русой бородой. Мы, встав, принялись встряхивать руками и ногами, которые одеревенели, как треска, высушенная на ветру. Пенда зевнул, причмокнул губами и, подмигнув мне, кивнул на бурдюк с медом. Поняв его намек, я сказал по-норвежски:
– У того, кто не смыкал глаз всю ночь, может пересохнуть в горле. По-моему, мы заслужили глоток-другой.
Брам с видимым неудовольствием протянул мне мех.
– И чего ради я должен с тобою делиться? – проворчал он. – Мой старик-отец шкуру бы с меня спустил, если б я вздумал так разговаривать со старшими.
– Зря он этого не сделал, – сказал я, делая шаг назад и передавая бурдюк Пенде. – Такая шкура его озолотила бы.
При этих словах Брам двинулся ко мне, но я успел отскочить туда, где он не мог до меня дотянуться. Ему осталось лишь проклинать Свейна, который прыснул со смеху.
– Я с тобой еще разберусь, щенок! – проревел Брам, швыряя мне вслед камень.
Мы зашагали по сбегающему вниз травянистому уступу, минуя гнезда крачек и буревестников. Пройдя через поле розовых приморских цветов, мы услышали, что тюлени снова подняли вой и кричат как-то слишком громко для спокойного летнего утра. Едва до меня долетел запах лука, топленого жира и терпкого дыма костра, мой рот увлажнился слюной, а живот подвело от голода. Мысль о еде оттеснила жгучее желание увидеть в проливе «Фьорд-Эльк». Подойдя ближе, мы услыхали шкварчание варева и туманный гул негромких голосов. Обыкновенно мы не мешали повару делать свое дело и, лишь когда он созывал нас обедать, кидались на него, как волки. Сейчас вокруг котла собралась такая стая, что только по дыму можно было понять, где же именно он стоит.
Улаф, почесывая зад, повернулся к нам.
– Это козлиное дерьмо так и не показалось?
Я покачал головой:
– Нет, Дядя, им даже не пахнет.
Неужели Сигурд ошибся, решив, что Эльдред пойдет вдоль берега? Может, олдермен пересек море напрямую, как мы, и уже пьет вино с императором франков? Ярл в одиночестве сидел на скале, водя точильным камнем по длинному мечу.
– Он появится, Дядя, – сказал Сигурд, не поднимая глаз от работы.
Пожав плечами, Улаф снова повернулся к котлу, и в этот миг я понял, почему все викинги собрались вокруг костра. Над огнем, помешивая варево гладкой палочкой, стояла Кинетрит. Край подола синего платья, ниспадавшего до босых ступней, был облеплен песком. Волосы цвета спелого ячменя, заплетенные в две длинные косы, блестели в свете восходящего солнца, а творожная белизна кожи подчеркивала живость умных глаз. Единственная женщина среди множества воинов, загрубевших в странствиях, она была невероятно красива. От одного взгляда на нее у меня сводило кишки.
– Ты уже сказал ей? – спросил Пенда.
Я резко остановился и, схватив англичанина за плечи, развернул к себе. Мы еще не успели приблизиться к остальным настолько, чтобы нас слышали. Кровь бросилась мне в лицо.
– Сказал что? – проговорил я, безуспешно притворяясь ничего не понимающим. Пенда опустил подбородок, приподняв брови. Я вздохнул. – Нет, не сказал. И ты не скажешь, Пенда, если не хочешь, чтобы мой башмак познакомился с твоим задом.
С усмешкой покачав головой, сакс почесал свой длинный шрам и провел рукой по густым волосам, ероша острые пики.
– Странный ты парень, Ворон. В толпу валлийцев можешь броситься только так, а при виде тощей девицы у тебя дрожат коленки.
– Закрой хлебало, Пенда, – проговорил я не то угрожающе, не то умоляюще, прекрасно осознавая, какой жалкий у меня при этом вид. Не в силах что-то исправить, я лишь пробормотал в довершение собственного позора: – Прошу тебя.
Пенда взглянул на Кинетрит, потом снова на меня, как будто стоя на перепутье и решая, куда идти.
– Я буду хранить твою тайну, дружище, – сказал он наконец, – покуда ты будешь исправно смачивать мой язык медовухой Брама. Хитрый сукин сын держит свои запасы при себе, и, ежели судить по тому глоточку, запасы недурные. Мой отец говорил, что после хорошей выпивки мужчина способен на все. Однажды он целых три мили шел до дома на бровях, после того как отведал вкусного меда. Ну, а сохранить твою маленькую тайну и вовсе не составит труда.
Я протянул руку, и мы ухватили друг друга за запястья.
– Будет тебе мед, – сказал я.
Брам напивался не реже, чем бывал трезв, и украсть у него немного медовухи казалось делом нехитрым. Даже раскровавленный нос или синяк под глазом не были бы слишком большой платой за молчание Пенды.
– Продолжай помешивать его и сними с огня, как только начнет бурлить, – торжественно произнесла Кинетрит, передавая палочку Арнвиду. Улаф перевел ее слова на норвежский. Лицо у повара было такое, будто он девять дней и ночей голодал, пронзенный копьем, вися на мировом древе, и вот теперь постиг тайну священных рун. – Если дашь закипеть, испортишь вкус, – прибавила Кинетрит и, понюхав варево напоследок, отвернулась от костра.
Арнвид деловито кивнул. Все с надеждой устремили голодные взоры на повара, а Кинетрит посмотрела на меня и улыбнулась, отчего у меня в животе будто сапсан расправил крылья.
– Ты весь грязный, Ворон, – проговорила она, оглядывая меня. Мой язык прилип к небу, потому я только кивнул и глупо улыбнулся. – Пожалуй, это можно поправить; ведь если ты заметил, вон там есть капелька воды, – Кинетрит кивнула в сторону океана, который был гладок, как лист чеканного золота: лишь у самого края воды пенились ленивые волны. – Надеюсь, этого хватит, чтобы тебя отмыть. – Она коснулась пальцем моей щеки. – Похоже, грязь на тебе старше, чем Улаф.
Кинетрит взяла меня под руку и повела к морю, не обращая внимания на викингов, которые принялись перемигиваться и подталкивать друг друга.
– Ты все еще носишь эти перья, – сказала она, когда я стягивал башмаки. – Я не ждала, что ты будешь таскать их вечно. Это же была просто шутка.
Я, словно оправдываясь, пожал плечами:
– Они мне нравятся.
Тень улыбки коснулась губ и щек Кинетрит. Я шагнул в море.
– Раздевайся, если все это к тебе не приросло, – сказала она, кивком указывая на мои штаны и рубаху. – А то перепачкаешь океан так, что в него никто уже не сможет войти.