Сыщик Брок. Дилогия
Шрифт:
– Как при чем? – округлил глаза Брок. – А мясорубка? А черная тьма? Может быть, это символ воронья, кружащего над полем брани!.. Бойцы пали в неравном бою, канули, так сказать, в черную тьму небытия, а воронье – тут как тут!.. Щелк клювом, щелк! Кому в глаз, кому прямо в дымящуюся рану… – Сыщик, впечатлившись нарисованной картиной, сильно вдруг побледнел и закачался. Хорошо, Сашенька стояла рядом и успела подставить хрупкое плечико.
– Папа, папа! – закричала она. И тут же: – Мирон, Мирон! Помоги!.. Папа падает…
Юноша подскочил
– Ничего… – прохрипел тот. – Можно, я только сяду?.. – И, не дожидаясь согласия, начал осуществлять желаемое прямо тут же, посреди тротуара.
– Нет, папочка, нет! – взмолилась Сашенька. – Давай, вон, до лавочки дойдем! Совсем близко она…
– Хорошо, – кивнул Брок, продолжая опускаться на запорошенный снегом асфальт. – Только я на коленочках пойду, ладно?
– Не ладно! – испуганно затопала девушка. – Да Мирон же! – сверкнула она синими молниями на парня. – Совсем, что ли, слабак? Удержать человека не можешь?!
Мирон, услышав такое от Сашеньки, стал похож на индейца. Не какими-то особыми физическими качествами, а исключительно цветом. Впрочем, и гордостью, наверное, тоже. Потому что подхватил вдруг сыщика и чуть ли не на руках оттащил того в полминуты к скамейке, до которой было метров двадцать, не меньше.
Сашенька лишь разинула ротик от такой прыти любимого. И мысленно обругала себя за несдержанность. «Да что же это такое? – подумала она. – Почему мы все в последнее время словно с цепи сорвались?..»
Пока она медленно подходила к спутникам и присаживалась на скамейку, опасаясь смотреть в глаза Мирону, Брок уже немного пришел в себя. А юноша, тоже не глядя на Сашеньку (впрочем, как и на сыщика), буркнул, протирая запотевшие очки:
– И вовсе она не про войну!..
– Кто? – переспросил Брок, поднимая на парня все еще затуманенные глаза.
– Песня.
– Какая еще песня? Мне, должен тебе признаться, не до песен. Ослаб я что-то вдруг… Устал, наверное. Все тружусь, тружусь… А вам лишь бы песни-пляски танцевать!..
– Папа, ты опять? – воткнула в бока руки Сашенька. – Тебе одного обморока мало? Ну, чего ты и себя заводишь, и нас расстраиваешь? Взрослый, казалось бы, человек, а ведешь себя, как… трехмесячный поросенок, право слово!
– А чего он?.. – по-детски надул губы сыщик. – Мне, понимаешь ли, плохо, а он песни какие-то вспомнил!
– Во-первых, папочка, это Мирон тебя сейчас на себе тащил. А то валялся бы на дороге, как старый пьяница.
– Я не старый! – дернулся Брок.
– А я и не сказала, что ты, я сказала – «как». И не перебивай!.. Так вот, во-вторых, про песню это как раз ты разошелся. Война, воронье, глаза выклеванные… Ой!.. – зажала девушкой рот ладошкой, испугавшись, что отцу вновь станет плохо. Но тот наоборот, похоже, начал соображать.
– Ах, да!.. – вспомнил он. – Вот именно! Именно потому я и завелся, как ты выразилась, что вы стали высмеивать песню о войне.
– Олег Константинович!!! – взревел вдруг Мирон, потрясая кулаками в зимнее ясное небо. – Да какая война-то?!.. Песня же про любовь!
– К мясорубке? – прищурился Брок, иронично склонив голову. Последствия недавней слабости, похоже, покинули его окончательно.
– Да почему к мясорубке-то?.. Нет там ни слова о мясорубке. Я о струбцине говорил.
– Ах, да! Ну ка-а-ак же!.. Коне-е-ечно!.. – ехидно осклабился сыщик. – Как я мог так ошибиться – перепутал струбцину с мясорубкой?.. Ведь струбцина – известный, так сказать, символ любви!
– Папа, не ерничай, – одернула отца Сашенька. – Ты же знаешь, что в нашей игре слова имеют обратный смысл.
– Ах, да, – опомнился Брок. Правда, непонятно было, чем именно являлось выражение раскаяния на его лице – рисовкой или же искренним его проявлением. – И что же, в таком случае, должно заменять в этой… гм… песне струбцину?
– Клин, – буркнул Мирон.
– Это который бывший Калинин? – удивился сыщик.
– В каком смысле? – поднял брови юноша. – Калинов мост, что ли? Над речкой Смородиной?
– Теперь я не понял, – признался Брок. – Ах, да, ты же всесоюзного старосту не знаешь!.. Клин – он у вас так Клином и был всегда, видимо.
– Это вы о городе? – догадался наконец Мирон. – Нет-нет, я настоящий клин имею в виду.
– А-а-ааа! – хлопнул ладонями по коленям сыщик. – Теперь все встало на свои места. Ты говоришь о том клине, что вбивают в щель, чтобы ее расширить?
– Ну, конечно же! – обрадовался Мирон. – Теперь-то вы догадались, что это за песня?
– О любви? – переспросил Брок.
– Ну да.
– Клин?
– Клин.
– Похабная, что ли, песенка?
– Это еще почему? – У Мирона глаза буквально полезли на лоб.
– Ну, клин какой-то куда-то… того… так сказать… – покраснел вдруг сыщик.
– Папа! – прикрикнула на отца Сашенька. – Прекрати сейчас же нести похабщину! Как тебе не стыдно? Тут же девушка все-таки находится.
– Да ты что? Ты что?! – испуганно подскочил Брок. – Это не я, это вот он же!..
– Ничего не он, – фыркнула Саша. И ласково посмотрела на пунцового юношу. – Мирон, повтори, пожалуйста, слова. Я, кажется, начала догадываться…
– Подо мной раздвинулась струбциной черная тьма, – пробурчал Мирон почти не раскрывая рта.
– Ну, я же говорил!.. – всплеснул руками сыщик, но Сашенька ощутимо двинула отца в бок локтем:
– Прекрати! И слушай… – Девушка глубоко вдохнула и очень задушевно вывела: – На тебе-е-е соше-о-олся клином бе-е-елый све-е-ет!..
– Ах, вот оно что!.. – заморгал сыщик и стыдливо покраснел. – Действительно, как-то я того… Вы уж, это… Так сказать… Вы простите меня уж… Как-то я что-то… Заболел, может? Или поел что-нибудь несвежее? Или немытое?.. Помнишь, доченька, был у нас случай, когда толстяк один с немытыми фруктами планету якобы проглотил?