Сыщик Брок. Дилогия
Шрифт:
– Да мы ведь, так сказать…
В итоге у них получилось: «Дномык в медь и в такрямь зватьдь!..»
Берендей был в восторге. Правда, записать он не успел и взволнованно попросил:
– Еще раз, будьте добры! И помедленней, пожалуйста…
Первый Брок наконец догадался, чего от них хотят, и радостно воскликнул:
– Я еще знаю «ешкин кот»!.. – но тут вдруг к царю обратилась Сашенька:
– Ваше величество, а можно уже садиться?
На нее с двух сторон возмущенно зашикали Сушик с Мироном, но Берендей смутился, поспешно спрятал за пазуху красную книжицу с пером и простер руки:
– Конечно, конечно, гости
К чаю подавали блины. Но какие! И сколько! Такого блинного разнообразия ни Броки, ни тем более Саша с Мироном, в жизни не видели. Тут были блины ржаные, пшеничные, гречневые, пшенные, манные, овсяные… Блины были опарные – из дрожжевого теста (простые и заварные) и «скородумки» – из сдобного пресного теста. Присутствовали на царском столе блины простые (для сметаны и масла) и острые (для соленой рыбы и икры), блины с «припекой», блинчатые пироги (блинницы) – уложенные стопками один на другой блины, переслоенные разными начинками. Нашлось тут место и фаршированным блинчикам (блинчатым пирожкам) – с завернутыми в середину разнообразными закусками. А также лоснились румяными аппетитными поверхностями прочие блинки, блинцы и блинчики, для которых во множестве расставленных вокруг вазочек, блюдечек и прочих плошек белели, блестели, желтели, лоснились, краснели, искрились – что как могло себя показать – упомянутые уже сметана, масло и икра, а также мед не менее десятка сортов, сиропы и варенья – каждых по доброй дюжине видов, и много чего еще, о чем даже слышать и читать нашим путешественникам не приходилось, не то чтобы видеть, а уж тем более пробовать.
Первые полчаса за столом раздавалось лишь хлюпанье, чавканье, чмоканье и прочее фырканье, тресканье и шамканье. Разумеется, в благообразных пределах и нормах. Но любая норма, да шестикратно усиленная; да подогретая здоровым аппетитом; да сто… или сколько там -кратно раззадоренная блинным разнообразием; да разгоряченная ароматнейшим чаем с колотым сахаром вприкуску… Короче говоря, шум за столом стоял тот еще. И слышать его со стороны было попросту невыносимо без того, чтобы не истечь слюной. Благо что со стороны никто этих звуков и не слушал. Вкушали все. Даже придворного розыскника царь Берендей допустил на сей раз к общему застолью, хоть и выделил ему самое крайнее место.
Но вот чавканье стало все медленней, тише и реже, фырканье прекратилось совсем, а на смену им пришли тягостные отдувания, блаженные постанывания и покряхтывания, а пару раз прозвучала даже неблагозвучная отрыжка. Потом еще раз, а потом трижды кряду.
То ли Берендею эти новые звуки не пришлись по душе; то ли он попросту понял, что гости сыты по самое горлышко, и продолжать сладкую пытку он посчитал негуманным; только царь хлопнул пару раз в ладоши – и стол опустел. Даже крошек и варенично-масляных пятен на скатерти не осталось. Лишь посередине стола – два ближе к краю и один в центре – возникли массивные светильники с дюжиной зажженных свеч в каждом, а хрустальные люстры под потолком погасли, что сразу сделало помещение загадочно-настороженным и деловито-серьезным.
В зале повисла тишина, изредка прерываемая тяжкими вздохами. Не в смысле грустными или печальными, а именно тяжкими – от тяжести в желудках. Ну, может быть, чуточку – от сожаления, что так и не удалось кому-то отведать того или иного сорта блинов.
Тем не менее, присутствующие понимали, что они сюда не к теще на блины прибыли. Правда, справедливости ради стоит отметить, что и прибыли-то сюда многие отнюдь не по своей охотке. И все же, дело – есть дело. Уж Броки-то это знали. Да и Сашенька с Мироном все-таки были уже достаточно взрослыми людьми, чтобы уверовать в справедливость поговорки «делу – время, а потехе – час». Вот это самое время и пришло.
– Что скажете? – без предисловия начал Берендей.
– Спасибо, все было вкусно, – ответил первый Брок, хоть в общем-то понял, что именно имел в виду царь. Но ему хотелось потянуть время, добиться, чтобы Государь стал задавать конкретные вопросы. Тот и задал:
– Как собираетесь искать Ваню? Что-нибудь придумали?
– Нами был опрошен свидетель, – брякнул сыщик номер два, на что первый досадливо поморщился: не надо, мол, об этом-то!.. Брок-два и сам уже спохватился, что сболтнул лишнее, ведь Марфа предупреждала о напряженных отношениях с царем. Но слово, как известно, – не воробей… Сыщик прикусил язык, однако Царь-батюшка уже насторожился:
– Свидетель? Кто таков? Почему этот негодяй от меня скрывал, что видел?
– Да она не видела ничего! – выпалил Брок-два и повторно устроил своему длинному языку зубастую экзекуцию.
– Она? – недобро прищурился Берендей Четвертый. – Уж не Марфушка ли?
– Марфа Алексеевна, – поправил, подтверждая тем не менее предположения царя, все тот же второй Брок. И первому сыщику волей-неволей пришлось бросаться на выручку «братцу»:
– Между прочим, госпожа Патрикеева неплохо, так сказать, разбирается в вопросе.
– Знаю я, в каких вопросах она разбирается! – пуще прежнего насупился Государь. – И нечего вам с такими свидетелями якшаться.
– Ваше величество, – гордо вскинул голову Брок-два. Его щеки алели, глаза пылали, ноздри раздувались так, что первый «близнец» невольно напрягся, готовясь к худшему. – Вы наняли нас для розысков вашего сына, потому что верите в наш профессионализм, если я не ошибаюсь?
– Не ошибаетесь, – удивленно поднял брови царь, явно озадаченный метаморфозами сыщицкого лица. – Я не просто верю, я единственно полагаюсь на ваш профессионализм.
– А посему, – вновь дернул подбородком второй Брок, – я бы попросил вас не вмешиваться в процесс расследования и не диктовать нам, так сказать, свои условия, не критиковать наши действия и вообще… – понизил он голос почти до шепота, но такого зловещего, что у многих присутствующих кожа стала походить на крупнозернистую наждачку, – …не лезть, как говорится, не в свое дело.
Послышался глухой стук со звоном. Это упал в обморок главный придворный розыскник Сушик, обронив при этом с носа пенсне.
Смертельно побледнел Мирон, который, судя по всему, мечтал всей душой последовать вслед за Никодимом Пантелеймоновичем в спасительное, сладкое и уютное небытие. Очки на его носу угрожающе перекосились, спеша, вероятно, устроиться рядом с пенсне розыскника.
Схватилась за голову Сашенька, словно ожидая немедленных молний, града и прочих стихийных бедствий. Она смотрела на «дядю» Олега с непередаваемой смесью чувств во взгляде; в нем были и ужас, и восхищение, и жалость, а в первую очередь – удивление глупостью уважаемого ею человека – почти что папы.