Сыщик Вийт и его невероятные расследования
Шрифт:
– Tak jest! [6] – гордо вскинул подбородок поэт и принялся тщательно поправлять фуражку.
Фирс отряхнул уже спину и рукава скандальщика и перешёл на переднюю часть мундира, но Ветран издал свой обычный визг и отскочил назад.
– Да прекратите вы уже! – вскричал он. – Что за панибратство! Я потомок древнейшего рода!
Истопник, демонстрируя всетерпение, протянул ему щётку.
Инженер-угледобытчик Кисель выкрикивал свои стихи, закатив глаза и трясясь, будто в трансе:
6
Именно так (польск.).
Цекобыли еймо в цеколесни вой-фараоно я бил-уподо бяте,
Ныпрекрас тылани и-тво… [7]
В зале, которую госпожа Квят отвела под поэтический вечер, было душно. На стенах горели газовые светильники, на столах щедро разбрасывали во все стороны своё сияние свечи, туда-сюда сновали около двадцати визитёров и ещё человек пять прислуги – в общем, распахнутые окна не могли обеспечить нужного количества воздуха.
Лукасевич, поэт по призванию, а в служебное время геолог, кивнул на разоравшегося Киселя:
7
Песнь песней (перекруч.).
– Вот, изволите ли видеть, тоже поэзия! Перестановка слогов и беспардонное воровство! Как не стыдно!
Геолог, как это принято у интеллигентов, слегка картавил.
– Рад вас видеть, господин утопист, – улыбнулся Вийт. – Вас отпустили под залог?
Лукасевич налил себе вина из бутылки, которую носил с собой, и сразу же отхлебнул добрых полбокала.
– Сняли все обвинения, Ронислав Вакулович! Хоть митинг и был незаконным, я на нём лишь выступал, я его не организовывал!
– Разве призывы к насильственному свержению законной власти больше не наказываются?
– Да полноте! – дёрнул головой геолог. – Власть, конечно, должна быть свергнута, причём всепренепременнейше насильственно, однако есть ведь разница между констатацией исторических закономерностей и зовом взяться за булыжники!
– А газета? – приподнял бровь Вийт. – Кажется, «Верите?», не так ли? Каждый раз, когда она оказывается у меня в руках, с её страниц сочится кровь, причём голубая!
– Газету власти закрыли, – вздохнул поэт и в сердцах допил свой фужер. И тут же наполнил его вновь. Всё из той же бутылки.
– Это какое-то особое вино? – не выдержал Вийт, любопытство взяло верх над правилами хорошего тона.
– Особое? – переспросил Лукасевич, разглядывая бордовую искрящуюся жидкость в своём бокале. – Да, пожалуй, что особенное. Я, видите ли, принёс его с собой!..
Договорить геолог, однако, не успел. К собеседникам подскочил давешний знакомец Мйончинский. Он так и остался в своей форменной фуражке и теперь бравировал антиобщественным поведением, с вызовом отказываясь снять головной убор, кто бы его к этому ни призывал.
– Так вы тот самый сыскной надзиратель Вийт? – воскликнул он, поправляя козырёк. На лице студента отражались разнообразнейшие душевные переживания – от недоверия до радостного преклонения, к которым сыщик был столь привычен. – Гениальный дедуктивист? Naprawde? [8] Что же вы мне не сказали?! Почему я должен об этом узнавать лишь волею случая?
– Позвольте!.. – удивился Ронислав Вакулович, но тут раздались жиденькие аплодисменты.
Угледобытчик, кланяясь во все стороны, соскочил с табурета.
8
Неужели (польск.).
Мйончинский немедленно бросился к этой импровизированной сцене. Он сумел опередить некоего прыщавого субъекта в мундире инженера, взобрался наверх и начал:
Ты ведь лишь кости и ведро воды!..
Увы, насладиться триумфом ему было не суждено. Отверзлись створки двери, колыхнулось пламя в свечах, и на пороге залы появилась мадам Волошская.
Всё и вся замерло. В зале более не двигался воздух, не пузырилось шампанское, не раздавались звуки, не дышали люди.
Тишина длилась бесконечную секунду. Потом все бросились к великому медиуму.
Прославленная пантеистка, оккультистка и спиритуалистка, певица герметических наук, избранница великого духовного родника, сестра братства тибетских махатм, хранительница сокровенных знаний, эксперт сакральной истины, эрудит сверхчувственных сил человека, ясновидица и пророчица пронзила поклонников горящим взором.
Её лицо было плотно усыпано белой пудрой, веки и губы зачернены, брови окрашены алой охрой, ноздря проткнута золотым магическим символом. Пышные волосы цвета лазурита поддерживал в виде струящихся от головы лучей особый каркас. Конечно, из золота. На лоб свисала подвеска с огромным сияющим драгоценным камнем. В правой руке оккультистка сжимала жезл из модного ныне алюминия Эрстеда. К скипетру был прикован алюминиевой же цепочкой живой уж. В левой руке находился бокал с чем-то, что на первый взгляд казалось водой или, возможно, водкой, но издавало странный запах, чуждый, отвратительный и пленительный одновременно. Босая кармистка была, конечно, в наряде индуистских саптариш, сочетании обильных тканей, гремящих украшений и духовных орнаментов.
Мадам Волошская выбросила вперёд руку с жезлом, мертвенно бледную, обильно украшенную звенящими браслетами. Змея, шипя и извиваясь, распахнула пасть.
– Именем Акуры-Мазды, – произнесла пантеистка замогильным голосом, – устами Зороастра желаю вам просветления!
Собравшиеся взревели от восторга.
– Эта сущность должна уйти отсюда немедленно, – добавила дама, уперев палец, усеянный перстнями, в грудь прыщавого господина.
Жезл покачивался на запястье мадам, как маятник. Уж шипел.
Юноша хотел было что-то сказать, но сник, попятился и, стеная, покинул залу.
– Как я рада вас видеть! – воскликнула госпожа Квят, хозяйка дома. И, склонившись к уху оккультистки, тихо спросила: – Неужели вы знакомы с нашим Федюсей? За что вы его изгнали?
– Впервые вижу! – пронзила её огнём своего взора мадам Волошская. – Однако ж его аура не подходит к моим украшениям!
Таинственный бокал пророчицы оказался слишком близко от хозяйки дома. Как раз в этот момент, когда та совершала вдох. Госпожа Квят закашлялась.