Сюзерен
Шрифт:
— Не спится, мерзкая тварь? Подожди… еще выспишься.
Сказал — и негромко, вполголоса, засмеялся, отошел. Темная фигура стража еще помаячила в призрачном свете луны, а затем пропала — видать, воин решил обойти развалины, проверить, что там да как.
Существо немедленно воспользовалось отсутствием стража: снова рвануло цепь изо всех своих темных сил… и снова напрасно. И еще попытка… столь же неудачная. Вообще-то пленник никогда не жаловался на слабость, и в руках его, и во всем теле скрывалась недюжинная сила… вот только железо оказалось сильнее. О, Святое
А что, если… Да, да — зубами! А ну-ка… Ага! Так-так-так-так… Ч-черт!!! Резкая невыносимая боль вдруг пронзила все тело Нелюдя, тело человека, не так уж и давно вошедшего в полную силу! Он чуть было не закричал, лишь недюжинным усилием воли сдержал готовый вырваться наружу вой! Выплюнув осколок зуба, успокоился и, потрогав цепь… улыбнулся. А ведь не зря!!! Налетевшая шальная радость тут же вытеснила боль, но та все же вскоре вернулась, на этот раз не резкая, а ноющая, тупая, вполне можно было терпеть. Да ради побега пленник был готов на все!
— Эй, Хаким, вставай! Да поднимайся же, утащи тебя ифрит!
Слова мавра Нелюдь не понял, но вот имя — Хаким — хорошо разобрал и чуть не заплакал от радости. Ну вот, как хорошо все складывается… ну вот…
Тонкая в поясе фигура юноши на миг заслонила луну. Сейчас? Нет, нет. Тот, второй, должен уснуть, двоих слишком много. Ждать, ждать! Не уснуть бы самому… Ага, как бы не так — со сломанным-то зубом.
— Если шайтан будет выть или звенеть цепями, ткни его копьем, — напутствовал Хакима только что сдавший стражу воин. — Только тупым концом, а не острым, ха-ха! Смотри не перепутай.
— Не перепутаю.
Юноша, как было указано старшим по смене, первым делом обошел все развалины, сделать это оказалось куда проще, нежели он поначалу думал — ночь выдалась ясная, в звездном небе ярко светила луна… такая же, как два года назад, в Сеуте, когда… О Аллах, Всемогущий и Всемилостивейший, да вернется ли то счастливое время, когда Сеута не стонала под железной пятой неверных, когда люди плясали на площадях, пели и веселились, когда мечети еще не были осквернены и сладкие голоса муэдзинов пять раз в день призывали правоверных к намазу?
Вернувшись к погашенному костру, Хаким уселся на корточки, протянув руки к еще теплым углям, и задумался, вспоминая свою прежнюю — такую светлую и радостную — жизнь, безжалостно разрушенную крестоносцами португальского короля Жуана. Ничего! Есть и на вас управа… на всех вас! Вся Испания скоро вернется под зеленое знамя Пророка! Как уже было когда-то… как должно быть… как будет.
Чу! Показалось, будто что-то звякнуло… Ну, конечно же — Нелюдь! Ишь, зашевелился, злодей, вероятно, во сне. А спал он обычно спокойно, без дрожи, без криков, видать, погубленные души не очень-то тревожат эту мразь. А вот сейчас, видно, потревожили. Наконец-то! Ишь, зашевелился, отрыжка шайтана, богопротивный ифрит! А ну-ка!
— Что, не спится?!
С силой ткнув кровавую тварь тупым концом короткого метательного копья (не перепутал, напрасно волновался Заир), Хаким, не сдержавшись, сплюнул и ударил
— Это тебе за того парня! И за всех, кого ты убил! Получай!
Что такое?
Увлекшись, Хаким и не заметил, как копье вдруг провалилось куда-то, выскользнуло из рук… точнее — его просто вырвали, грубо, с непостижимой силой и сноровкой. Вырвали и тут же вернули обратно… Острием в правый глаз!
— Тихо, тихо, — подхватив обмякшее тело, пленник постарался не шуметь.
Просто уложил труп рядом с похищенной Мадонной да, намотав на руки обрывки цепей — чтоб не звякнули, — побежал прочь от часовни по старой, подсвеченной луной дорожке. Через некоторое время свернул в ущелье — тот путь беглец хорошо знал. Бежал, бежал, лишь иногда, спотыкаясь, падал, поднимался и снова бежал. И — вот ведь чудо-то! — обломанный зуб уже не болел, а где-то глубоко в груди поднималась, ширилась спокойная светлая радость. Не за себя — за Солнце.
Егор стоял на корме вытянутой фелюки, наскоро переоборудованной в военное судно: просто поставили пушки да добавили парусов, а самое главное — посадили на борт воинов — морскую пехоту: по сути, обычных барселонских ополченцев, вооруженных луками, алебардами, палашами. Доспехов почти ни у кого не имелось — не очень-то приятно вдруг оказаться в морской пучине в кольчуге или хотя бы в панцире — любой пловец мигом пойдет на дно. Вот и опасались, выбирали меньшее зло — получить мавританскую стрелу в грудь считалось куда предпочтительней, нежели просто упасть в море и захлебнуться. Стрела, она ведь может и не попасть, а вражеский клинок — лишь только ранить, тяжелые латы же — почти гарантированная смерть.
Обозревая бухту, князь нервно покусывал губу: тяжелые галеры мавров шли напролом, ломая строй связанных меж собою канатами каталонских корабликов, словно боевые слоны — стройные шеренги пехоты. Вражеских кораблей было много, очень много, а вот испанских — увы… Португальский флот короля Жуана был разбит у Сеуты, английская эскадра запаздывала, как и суда Ганзы, — слишком уж далеким был путь.
«Наверное, можно было бы отыскать и кого-нибудь поближе, — глядя на приближающиеся галеры, запоздало подумал Вожников. — Скажем, в Венеции. Да! Венецианский дож не отказал бы, учитывая не столько военное, сколько финансовое могущество императора Георга, курфюрста Ливонии и Русского Великого князя. Не отказал бы… надо было послать гонцов… Эх, надо было! А сейчас чего уж рассуждать — надобно биться».
На палубах мавританских галер истошно затрубили трубы, и рокот боевых барабанов распугал тучи чаек, круживших над головами воинов.
Князь махнул рукой, и на тонкой сигнальной мачте взвился красный вымпел. Со всех каталонских судов тотчас ударили пушки, стрелометы выпустили тучи длинных тяжелых стрел, большинство из которых не причинили врагам никакого вреда — даже здесь, в бухте, на море стояла зыбь, сводившая на нет все искусство артиллеристов.
— Вот ведь зараза! — взяв банник, выругался чернявый новгородец Амос. — Качает!