Т. 11 Угроза с Земли
Шрифт:
— Обычные сводки? Почему же Питер Ван Эйк сказал мне, что я несу послание особой важности. Что же он, шутил?
Техник улыбнулся:
— Я знаю, что он имел в виду. Вы содержали в себе одно важное сообщение, касающееся в первую очередь вас самого. Вы несли в себе гипнотически собственное удостоверение личности…
Мои путешествия по врачам, психотехникам, отделам снабжения и так далее дали мне почувствовать размеры помещения.
«Игрушечный городок» был административным центром. Энергетическая станция и склад находились в другом зале и отделялись от нас десятками метров скалы. Женатые пары устраивались, где им было удобнее. Примерно треть живущих там составляли женщины, и они чаще предпочитали строить свои «курятники» подальше от центра. Арсенал и склад боеприпасов находились в боковом туннеле, на безопасной дистанции от жилых помещений. Свежей воды было достаточно, хотя она была довольно жесткая, и в некоторых проходах текли подземные ручьи — источник, кстати, дополнительной вентиляции. Воздух всегда оставался свежим. Температура была постоянно 20, а относительная влажность 32 % зимой и летом, днем и ночью.
К обеду я был уже на работе и трудился в арсенале, проверяя и налаживая оружие. Я мог бы и оскорбиться, потому что обычно это работа сержантов, но я понимал, что тут никто не заботится о чинопочитании (например, каждый сам мыл за собой посуду после еды). Да и разве плохо было после всех переживаний сидеть в прохладном арсенале и заниматься спокойным делом?
В тот же день я вошел в гостиную и хотел присесть. И тут услышал знакомый баритон:
— Джонни! Джон Лайл!
Я подпрыгнул на месте от неожиданности и увидел бегущего ко мне Зеба Джонса, здорового старика Зеба, весьма некрасивое лицо которого украшала улыбка до ушей.
Мы долго хлопали друг друга по спине и плечам и ругались последними словами.
— Когда ты сюда попал? — спросил я, наконец.
— Недели две назад.
— Как так? Ты же был еще в Новом Иерусалиме, когда я уезжал?
— Меня перевезли в виде трупа, в глубоком трансе. Запаковали в гроб и написали: «Заразно».
Я рассказал ему о своем путешествии, и мой рассказ явно произвел впечатление на Зеба, что очень поддержало мой дух. Затем я спросил, что он здесь делает.
— Я в бюро пропаганды, — сказал он. — У полковника Новака. Сейчас, например, пишу серию в высшей степени уважительных статей о жизни Пророка и его аколитов [69] , о том, сколько у них слуг, сколько стоит содержать дворец, сколько стоят церемонии, ритуалы и так далее. Все это, разумеется, абсолютная правда, и пишу я с большим одобрением. Правда, я довольно сильно нажимаю на действительную стоимость драгоценностей и несколько раз упоминаю о том, какая великая честь для народа — содержать наместников Бога на земле.
69
То есть прислужников, псаломщиков или последователей.
— Не понимаю я тебя, Зеб, — сказал я, нахмурившись. — Ведь люди любят глядеть на эти штуки. Вспомни, как туристы в Новом Иерусалиме бьются за билеты на Храмовый праздник.
— Правильно. Но мы не собираемся распространять мои творения среди сытых туристов в Новом Иерусалиме, мы отдадим их в маленькие газеты долины Миссисипи и Юга — мы распространим их среди самых бедных слоев населения Штатов, среди людей, которые твердо убеждены, что благочестие не должно быть роскошным, что бедность и добродетель — синонимы. Пусть они начнут сомневаться.
— Вы серьезно думаете, что можно поднять восстание таким способом?
— Это тоже входит в подготовку к нему.
После обеда мы с Зебом отправились в его комнатку. Мне было спокойно и уютно. В тот момент меня мало волновало, что мы с ним участвуем в движении, которое имеет мало шансов на победу, и, вернее всего, мы или погибнем вскоре в бою, или будем сожжены как бунтовщики. Кроме Зеба, у меня никого не осталось, и я себя чувствовал, как в детстве, когда мать сажала на стул в кухне и кормила пирогами.
Мы болтали о том, о сем, и постепенно я многое узнал о нашей организации, в частности, обнаружил — и был этим весьма удивлен, — что не все наши товарищи были братьями. Я имею в виду братьев по Ложе.
— Разве это не опасно? — спросил я.
— А чего ты, старина, ожидал? Некоторые из наших товарищей не могут по религиозным соображениям присоединиться к Ложе. Но нам никто не давал монополии на ненависть к тирании и на любовь к свободе. В нашей борьбе нам нужна поддержка как можно большего числа людей. Любой идущий с нами по одной дороге — наш попутчик и товарищ. Любой.
Я подумал, что эта идея логична, хотя чем-то она мне не понравилась. И я решил смириться с действительностью.
— Наверное, ты прав. Можно допустить, что, когда дело дойдет до сражений, мы используем даже париев, хотя конечно же их нельзя принимать в братство.
Зеб уставился на меня уже знакомым мне взглядом:
— Ради бога, Джон! Когда же наконец ты снимешь шоры?
— А что?
— Неужели тебе до сих пор не пришло в голову, что самое существование париев является частью пропагандистского трюка тирании, которая всегда ищет козла отпущения?
— Но какое это имеет отношение?..
— Заткнись! И слушай старших! Отберите у людей секс, запретите его, объявите греховным, замените ритуальным размножением. Затолкайте человеческие инстинкты вглубь, превратите их в подспудное стремление к садизму. А потом подставьте толпе козла отпущения, дозвольте порабощенным людям время от времени убивать этого козла отпущения и в этом находить выход темным эмоциям… Этот механизм отработан тиранами за многие столетия. Тираны использовали его задолго до того, как было придумано слово «психология». И этот механизм по-прежнему эффективен. Не веришь — погляди на себя.
— Ты меня не так понял, Зеб! Я ничего не имею против париев.
— Вот и молодец! Продолжай в том же духе. Тем более что у тебя есть все шансы встретиться с ними в высшем совете Ложи. Кстати, забудь это слово — «пария». В нем заключается, как мы говорим, высокий негативный индекс.
Он замолчал. Молчал и я. Мне нужно было время, чтобы разобраться в собственных мыслях. Поймите меня правильно: легко быть свободным, когда тебя воспитали свободным. А если ты воспитан рабом? Тигр, взращенный в зверинце, убежав, вновь возвращается в темноту и безопасность клетки. А если клетку убрать, он будет ходить вдоль несуществующей решетки, не смея перейти невидимую линию, отделяющую его от свободы. Подозреваю, что я был таким тигром и не мог перейти границу.