Т. 13 Число зверя
Шрифт:
— Неужели уроками математики можно хоть что-нибудь заработать? — усомнилась я. — Я пробовала, пока мама была жива. За час платили просто крохи.
— Я преподавал не ту математику, принцесса. Растолковывал юным обеспеченным оптимистам, что такое покер и как в него выигрывать. А еще лучше — в кости: кости, в отличие от покера, подчиняются математическим законам, над которыми безнаказанно не посмеешься. Как говорил дедушка Закария: «Тот, кто ставит на людскую жадность и нечестность, внакладе не останется». Жадных игроков поразительно много, бесчестных и того больше… и, как правило, они плохо представляют себе, какие у кого шансы в игре, как эти шансы меняются в зависимости от числа играющих, от того, кто где сидит, и как подсчитывать вероятности.
Кстати, именно с тех пор я не пью, дорогая, кроме как по особо торжественным случаям. За игру нельзя садиться ни пьяным, ни усталым, по крайней мере, если собираешься выиграть. Папочка, тени становятся длиннее — по-моему, никому уже не интересно, как я получил свою пустопорожнюю ученую степень.
— Интересно, интересно! — запротестовала я.
— Мне тоже! — подхватила тетя Хильда.
— Сын, ты в меньшинстве.
— О'кей. Окончив курс, я два года провел на действительной службе. Летчики еще большие оптимисты, чем студенты, — к тому же у них больше денег. Заодно я еще поднабрался математики и всяких технических наук. Не успел уйти в запас, как был призван снова — на Спазматическую войну. Ну, там со мной ничего не случилось, остался целее, чем многие гражданские. К моменту моего призыва боевые действия в основном-то уже кончились. Но прослужил лишний год. А значит, стал ветераном со всеми полагающимися льготами. Я отправился в Нью-Йорк и поступил в аспирантуру. В одно педагогическое заведение. Поначалу не очень всерьез: со льготами легко было поступить, я и поступил, аспирантское житье необременительно, и можно было всецело отдаться накоплению денег, чтобы получить право на наследство.
Я знал, что в педагогических колледжах самые глупые студенты, самые тупые профессора и самые дурацкие курсы. Я записался на вечерние лекции и еще на утренние, восьмичасовые, на которые никто не ходил: при таком расписании у меня оставалась куча времени, чтобы выяснить, как работает биржа. Я и выяснил, прежде чем рискнуть хотя бы десятью центами.
Ну, потом оказалось, что просто так пользоваться преимуществами аспирантской жизни не удастся, надо еще диссертацию написать. К тому времени колледж мне уже осточертел: это был какой-то торт из одного безе, без всякой начинки. Я держался, потому что хорошо научился сдавать курсы, где все ответы — дело субъективного мнения, и не чьего-нибудь, а исключительно профессорского. И вечерние поточные курсы скидывать тоже научился: покупаешь у кого-нибудь конспекты лекций. Прочитываешь все, что профессор когда-либо опубликовал. Прогуливаешь не каждую лекцию, а через раз. Если уж решил пойти, то приходишь рано, садишься в первом ряду посредине и не спускаешь с профа глаз: тогда он точно встретится с тобой взглядом каждый раз, как посмотрит в твою сторону. Задаешь ему тот самый единственный вопрос, на который он в состоянии ответить, — ты уже знаешь, что это за вопрос, ты ведь изучил его публикации — и при этом непременно называешь себя. К счастью, «Зебадия Картер» имя запоминающееся. Так вот, милые мои: у меня были отличные оценки за все курсы, за все семинары — потому что я изучал не педагогику: я изучал преподавателей педагогики.
Но ведь надо же еще было слепить этот пресловутый «оригинальный вклад в человеческое знание», без которого невозможно получить докторскую степень по большинству так называемых дисциплин… а по которым можно без диссертации, к тем и не подступишься, там надо вкалывать.
Прежде чем выбрать себе тему, я внимательно изучил состав квалификационной комиссии. Я не только прочитал все, что каждый из них написал, но и не пожалел денег: накупил их книг, обзавелся копиями их старых публикаций.
Дея Торис, — мой муж торжественно положил мне руки на плечи, — сейчас я скажу тебе, как называлась моя диссертация. Можешь развестись со мной на твоих условиях.
— Зебадия, перестань!
— Тогда ухватись за что-нибудь покрепче. «Некоторые вопросы оптимизации инфраструктуры учебных заведений начального образования в аспекте взаимодействия административного и преподавательского состава с преимущественным вниманием к требованиям динамики групп».
— Зебби! Что это означает?
— Ничего не означает, Хильда.
— Зеб, не дразни женщин. Такое название не утвердил бы ни один ученый совет.
— Джейк, ты, как я погляжу, никогда не учился в педагогическом колледже.
— Ну, не учился… На университетском уровне педагогического образования от профессора не требуется. Но ведь…
— Никаких «но», папочка. У меня сохранился экземпляр диссертации, можешь удостовериться в его подлинности. Сочинение абсолютно бессодержательное, но какой литературный шедевр! В том смысле, в каком удачная подделка «старого мастера» сама по себе уже произведение искусства. Немыслимое количество зубодробительных терминов. Средняя длина предложения — восемьдесят одно слово. Средняя длина слова, если не считать предлоги и артикли, — шестнадцать букв, чуть меньше четырех слогов. Библиография длиннее самой диссертации и содержит названия трех работ каждого члена комиссии и четырех работ председателя, а в тексте эти работы цитируются — причем без упоминания тех проблем, по которым члены комиссии, по моим сведениям, придерживались неодинаковых (хотя одинаково идиотских) мнений.
Но самая замечательная моя находка была вот какая: я добился разрешения провести полевые исследования в Европе. Так что половина цитат у меня была на иностранных языках, от финского до хорватского, — а что снабжалось переводом, то было аккуратно подобрано так, чтобы члены комиссии читали и радовались: в полном соответствии с их собственными предрассудками. Правда, над цитатами пришлось поработать, но дело облегчилось тем, что цитируемых работ в университетской библиотеке заведомо не было, а если бы и были, то члены комиссии, несомненно, не стали бы проверять. У большинства из них с языками было неважно, даже с легкими, вроде французского, немецкого или испанского.
Никаких полевых исследований я, конечно, не проводил, мне просто нужно было покататься по Европе со студенческой скидкой на билеты и с правом ночевать в студенческих общежитиях — в общем, по дешевке: А заодно наведаться к опекунам дедушкиного фонда.
Там меня ждали приятные новости: фонд состоял в основном из государственных облигаций, курс их на тот момент падал, хотя доходы по ним росли. В общем, я был уже близок к цели. Я привез с собой все свои сбережения, поклялся в присутствии нотариуса, что все эти деньги мои, не взятые взаймы, не полученные от отца, — и оставил их на счету в Цюрихе под контролем опекунов. И еще сообщил им про свою коллекцию марок и монет.
Хорошие марки и монеты никогда не падают в цене, только поднимаются. У меня были исключительно корректурные оттиски, конверты первого дня и кляйнбогены [30] , все в идеальном состоянии — я захватил с собой нотариально заверенный каталог и заключение эксперта о стоимости коллекции. Опекуны получили от меня клятвенное заверение в том, что все собранное до моего отъезда из дома приобретено на лично заработанные деньги — а это так и было, не зря же я косил газоны и все такое прочее, — и обещали сохранить за мной мою часть фонда по курсу того момента или по более низкому, если падение будет продолжаться, с тем что по возвращении в Штаты я продаю коллекцию и незамедлительно высылаю чек в Цюрих.
30
Ненарушенный лист марок вместе с полями; конверт первого дня — конверт, имеющий на себе изображение, марку той же тематики и погашенный штемпелем с тем же изображением и датой выпуска данного конверта из печати.
Я согласился. Один из опекунов пригласил меня пообедать с ним, попытался меня напоить и предложил мне десять процентов сверх названной экспертом суммы, если я продам ему коллекцию прямо сегодня и пришлю ее курьером за его счет (курьеры с ценными бумагами курсируют между Европой и Америкой еженедельно).
Мы ударили по рукам, вернулись обратно и заручились согласием других опекунов. Мы подписали соответствующие документы, я получил чек и присовокупил его к деньгам, уже находившимся у опекунов на хранении. Через три недели я получил телеграмму, гласившую, что коллекция полностью отвечает каталогу. Теперь я имел право на получение наследства.