Та, что будет моей
Шрифт:
— Но мы в ней все равно победили, как договаривались.
— А в чем у тебя щеки?
— Это… варенье, — Артур шмыгнул наверняка сломанным носом. — Вишневое.
Заплаканное лицо расплылось в улыбке:
— Ты что, Карлсон, который живет на крыше?
— Ну, что-то типа того.
— А я не люблю варенье.
— Да я тоже, — Артур тоже не смог смог не улыбнуться.
Валюша обняла его за шею руками, а ногами за талию, повиснув словно маленькая обезьянка. И это было настолько необычное беспрецедентное ощущение. Осторожное, словно поступь хищной кошки в полной темноте, но в то же время мощное, словно сокрушающее цунами.
Он аккуратно погладил девочку ладонью по спине, вдруг осознав, что быть отцом — не страшно.
— А почему ты назвала меня так?
— Как?
— Ты назвала меня папой. Это тебе мама рассказала?
— Нет, дядя Валя. Он сказал: сейчас за тобой придет твой папка, мажор недоделанный.
Долбаный ты Валя.
— Мне нравится, что ты мой папа, — улыбнулась она, и провела крошечной ладошкой по его растрепанным после драки волосам. — Ты хороший. А что такое мажор недоделанный?
Надо его все-таки добить.
Но добить не вышло: бравые парни Градова уже оттащили соседа в служебную машину. На завтра идиоту выкатят обвинение по нескольким статьям, но это Вишневского сейчас совсем не волновало.
Отыскав на полу потерянную в драке игрушку, бережно отряхнул и отдал дочери.
— Поехали к твоей маме? Она волнуется.
— А где она? Дома?
— Нет, в больнице.
Валюша кивнула и доверчиво вложила ладошку в руку приобретенного отца.
Время на часах приближалось к полуночи, день подходил к концу… день остальных людей, но не Вишневского.
Часть 31
В приемном покое в этот час было пустынно: Артур сидел прислонившись спиной к стене, ощущая себя до смерти уставшим и разбитым. Причем разбитым в прямом смысле — досталось ему тоже неплохо, но от рентгена и обработки ссадин он отмахнулся, просто смыв в больничной душевой с лица уже засохшую кровь.
Аглае накладывали швы и после делали МРТ, из-за чего в кабинет его не пустили, как бы он того не просил. "Нет, исключено!". Поэтому, смирившись, он сидел и ждал, когда появится возможность ее увидеть.
Отговаривали, конечно, сказали прийти утром, но разве он когда-либо отличался послушанием?
Валюшу тоже осмотрели и, убедив взволнованного новорожденного отца, что с ней все в абсолютном порядке, положили девочку спать в пустующей, оплаченной Вишневским, палате.
Это не день, а какой-то чертов ад, столько событий навалилось. Кажется, такого количества негатива не было за всю его жизнь. Впрочем, хорошее, на удивление, во всем этом водовороте случившегося было тоже — он окончательно осознал, что для него самое важное и нужное. Осознал через внутренние протесты, несогласие, споры. Через врожденное упрямство и броню наращенного годами цинизма.
Две девочки, что находились сейчас за дверями практически соседних палат, имели гораздо большее значение, чем все, что он нажил и что возвышал прежде.
Вот уж действительно через тернии к звездам.
Когда они ехали с Валюшей в больницу, позвонила Инна Алексеевна и спросила, ждать ли его домой, на что он коротко бросил, что Аглаю едва не убили, что самому прилично досталось и что нет, домой его не ждать. О Джессике он даже не вспомнил, поэтому вопросов о ней не задал.
Из палаты вышел уставший врач, стягивая по пути медицинскую маску, Артур тут же подскочил с места, явно не собираясь отпускать доктора на заслуженный отдых. И плевать, что время почти два часа ночи.
— Как она?
— Относительно в порядке. Совершенно точно сотрясение мозга и рассечение затылка, швы мы наложили. Более точно все расскажет результат МРТ, но это уже утром. Впрочем, думаю, что ничего страшного оно не выявит, — и смерил Артура оценивающим взглядом. — Вам бы тоже осмотр не помешал — переносица скорее всего сломана. И, кажется, в двух местах.
— Плевать. Я могу к ней зайти? На минуту.
— Ей дали снотворное, нежелательно.
— На минуту же, сказал, — не слишком вежливо обогнув доктора дошел до кабинета и открыл дверь.
Увиденная картина еще долго будет стоять перед глазами — это он знал точно: Аглая лежала посередине кровати с подъемным механизмом, накрытая до груди одеялом.
Какая же она бледная… Лишь разметавшиеся по подушке ярко-рыжие волосы вносили в стерильность картины вызывающе яркие краски.
Вишневский тихо подошел ближе и, опустившись на край кровати, взял девушку за бледную руку: Аглая открыла глаза и повернула на него голову:
— И тебе досталось.
— Серьезно? Я и не заметил, — и улыбнулся, тронув пальцами увеличившуюся вдвое переносицу. — Споткнулся где-то.
— Где он? — даже имя не стала называть.
— Сейчас в СИЗО. Законник Градов запретил мне его убивать. Хотя, признаться, хотелось, — и дабы закрыть неприятную сейчас тему, перешел на другую: — Валюша спит здесь, недалеко, в палате. С ней все хорошо.
— Я знаю. Владислав Сергеевич мне рассказал, — и по мере сил чуть сжала его руку. — Спасибо тебе, это ты ее спас.
— Она назвала меня отцом, — произнеся это он вдруг ощутил ужасное волнение и прилив гордости. — Ну, папой. Этот… — тоже опустил имя, — …ей рассказал.
— Думаю, в роли папы ты ей понравишься, — слабо улыбнулась.
Артур видел, как стремительно тяжелеют ее веки — через несколько минут действие лекарства вступит в полную силу и она уснет. Он понимал, что ей нужно отдохнуть, набраться сил, но не хотел отпускать ее даже на сон. Ему так много нужно было ей рассказать. Внутри все распирало от невыплеснутых чувств, но ему, такому красноречивому когда это нужно, подобрать слова было невероятно сложно.
— Скоро приедет моя мама, — медленно моргая, сказала она. — Ей позвонили, и она, конечно, тут же сорвалась вместе с Иракли. Пожалуйста, отправь ее домой, ладно? Ей, в ее положении, нельзя волноваться.