Та, кто приходит незваной

Тронина Татьяна Михайловна

– Ты права, – сквозь зубы с трудом согласилась Лиля. – Ладно, пока, Верунчик.

Вот и набережная. Солидный, под старину, очень хороший дом.

…Дверь Лиле открыла домработница.

Лиля не раз бывала здесь, но каждый раз поражалась огромным комнатам, современному, неброскому, но очень стильному интерьеру. Наверное, напрягись они с Сергеем, сами организовали бы нечто подобное.

Хотя нет, вряд ли. Хозяйка Лиля была никакая, сама придумать ничего не смогла бы. Ладно, дизайнера бы наняли. Потом понадобилось бы только поддерживать порядок…

А вот тут уж Раиса Петровна, человек простой, с советским мышлением, не согласилась бы поддерживать чужой порядок, живо бы все организовала по-своему!

Замки, которые в своем воображении рисовала Лиля, продолжали рушиться. У нее никогда не будет такого дома…

Но тут в прихожую, навстречу Лиле, выскочили двое детей Чащина – Глеб, мальчик лет двенадцати, и пятилетняя Катя, в чудесном кружевном платьице.

– Привет! Глеб, как дела? – улыбнулась Лиля. – Катюшка, какая ты сегодня красивая!

– Лиля? Привет. Иди сюда. Нина, присмотрите за детьми… – в коридор выглянула Эля.

«Кажется, скоро родит», – пригляделась Лиля.

– Идем, со мной посидишь, – сказала Эля нежным, звонким, детским голоском. – Чаю хочешь?

– Я, Эля, к Герману…

– Он минут через тридцать будет. Сюда… Садись, – Эля тяжело опустилась в кресло. – Видишь, еле хожу.

– Вижу…

– Третье кесарево придется делать, – страдальчески улыбнулась Эля. – Третье – уже на грани. Четвертого ребенка нельзя мне. Риск большой. Врач советует перевязку делать.

– Раз советует, значит, сделай, – серьезно сказала Лиля. «С чего это она откровенничать вздумала? Не такие уж мы и подружки». Но, судя по всему, Эле было худо – она жаждала излить хоть кому свою душу.

– О Германе беспокоюсь. Если со мной что случится, как он переживет… – пожаловалась Эля.

– Все будет хорошо.

– Мы не собирались третьего заводить. Но так получилось. Не аборт же было делать… И он знает, как я детей люблю. Сказал: рожай. Многие не верят, Лилечка, но Герман – чудесный муж. Самый лучший на свете. – На глазах у Эли выступили слезы. – И он гений… Он самый лучший режиссер в России, я тебя уверяю.

«Гормоны, точно», – подумала Лиля, чувствуя себя неловко.

– Скоро придется мне в больницу идти сдаваться, – продолжила Эля. – Герман с детьми, с домработницей – ну, ты ее видела, Нина, хорошая такая тетка, беженка из Казахстана, русская, за детьми будет приглядывать. Но у меня все равно сердце не на месте. У него работа серьезная, не до домашних дел ему…

– Элечка, если что, и я могу быть на подхвате! – не выдержала, поддалась жалости Лиля. – У меня есть время, я с удовольствием.

– Нет-нет, я не могу нагружать людей своими проблемами… – Эля смахнула со щеки слезу. – Но все равно спасибо. Буду иметь в виду.

Звонок в глубине квартиры. Потом хлопнула входная дверь, через минуту в комнату заглянул Чащин, все в той же бронебойной скрипучей кожанке.

Поскрипывая, подошел к Эле, с нежностью поцеловал жену в щеку.

– Ты как, детка? – едва слышно произнес он.

– Все хорошо, – кротко ответила она. – Вон, с Лилечкой болтаю.

Чащин уставился на Лилю неподвижными, немигающими, круглыми (точно у краба) глазами, несколько секунд сверлил ее взглядом. Затем изрек:

– Явилась, значит. Лили Марлен… Марш ко мне, говорить будем!

Лиле от его голоса стало совсем тоскливо, не по себе.

… В кабинете у Германа Лиля села в кресло, сжалась, приготовившись к скандалу.

Но Чащин начал спокойно, будничным таким голосом:

– Продюсер одобрил все то, что вы с Жекой успели накропать.

– Да?!

– Ты же не думаешь, Селуянова, что я буду тебе врать… Да, одобрил. И мне нравится. Вполне, все живенько так.

– А… а маньяк? Ты думаешь, этот персонаж вписывается в сюжет? – робко спросила Лиля.

– А почему нет? – пожал плечами Чащин. – У вас все с юмором, без чернухи… Как в оперетте. Что, собственно, и требовалось.

– Надо же… – пробормотала растерянно Лиля.

– Единственное, сцена с погоней – не то. Как-то слишком серьезно. Ну, это тот эпизод, где киллер по приказу чиновника пытается убить Машу как свидетельницу.

– Затянуто слишком? – встрепенулась Лиля.

– Нет, по хронометражу – нормально. Но… мало комедии. Вы должны с Жекой переписать эту сцену. Да, и в концовке обязательно счастливый финал. Все преступники пойманы, все злодеи наказаны, все герои вознаграждены.

Лиля сидела, рассматривая свои ноги, не в силах поднять головы. Как сказать Чащину, что она отказывается от работы? Отказывается от гонорара, готова вернуть аванс…

– Герман, я… я не могу, – выдавила она из себя.

– Чёй-то ты не можешь? С Онегиным, с Женькой поругалась?

– Не совсем, но… да.

– Он готов просить прощения. Хотя, как он выразился, сам не понимает, в чем виноват.

– Ты с ним говорил? – вскинула Лиля голову.

– Естественно. Он готов продолжать трудиться над сценарием. Там дописать-то всего ничего осталось, работы на пару-тройку вечеров. Словом, дело только в тебе, Селуянова. Я не знаю, что на тебя нашло, чего ты вдруг взбрыкнула, удрала из дома отдыха…

– Герман, может, он один допишет сценарий?

– Нет. Вы оба начали, вы оба и заканчиваете. Я не собираюсь ломать процесс.

– Герман…

– Если откажешься, с тобой ни одна кинокомпания дела иметь не будет, я обещаю, – спокойно произнес Герман.

Как раз тот самый момент, чтобы кивнуть, сказать Чащину: «Ну и пусть, я готова к этому!» Но как решиться поставить крест на своей карьере? И правильным ли будет это решение?

Сейчас Лиля почему-то думала не о Германе, не о Евгении и не о себе даже… Она думала об Эле, жене режиссера. Вот истинная женщина, для которой семья – это все.

Когда-то, как слышала Лиля (а в кинематографической среде без сплетен не обходилось), Эля была молодой, талантливой, начинающей актрисой, перед которой маячило большое будущее. Ее уже вовсю куда-то приглашали…