Табу на нежные чувства
Шрифт:
Недоброжелательный охранник строительной фирмы долго и тщательно проверял содержимое моей сумки, водил металлоискателем по телу и только потом позволил подняться наверх в пятый кабинет.
Платон Сергеевич не мог сдержать радости при виде журналиста Крапивина. Сначала меня удивило такое неожиданное радушие со стороны человека, который в принципе должен недолюбливать моего клиента. Но вскоре я поняла, что это была не просто радость, это было злорадное удовольствие от посещения «просителя», в роли которого по моей указке выступил
— Рад тебя видеть, дорогой. — Козлов широко улыбался и энергично жал руку Эдуарда Петровича.
Крапивин выглядел ужасно — бледный, раздраженный, с потухшим взглядом. Казалось, в данный момент он ненавидит весь белый свет, а в первую очередь себя, потому что ему приходится делать то, чему его душа категорически сопротивлялась.
— Я тоже рад, Платон Сергеевич, — скривился в улыбке Крапивин.
— Только не говори, что ты надумал принять мое предложение, — смеясь, сказал Козлов и направился к деревянному глобусу, под которым скрывался бар с разнообразными напитками. — Кстати, кто твоя спутница, стажер? — Не дожидаясь ответа на первый вопрос, Козлов переключил свое внимание на меня.
— Стажер, — не подумав, ляпнул обескураженный журналист, который уже был как «не в своей тарелке» и в любой момент мог сорвать мне всю операцию.
— А фотоаппарат зачем? — Платон Сергеевич приблизился ко мне и протянул рюмку с ароматным коньяком. — Прошу.
— Спасибо, я не пью, — кокетливо отказалась я.
— Ни за что не поверю. — Козлов сверлил меня взглядом, слегка прищурив правый глаз. — Такие роскошные журналистки не могут не пить коньяк.
— Какое странное заключение, — ответила я протяжно и снова отстранила руку Козлова, предлагавшего мне выпить.
— Тогда, может, ты выпьешь, Эдуард Петрович? — Моя рюмка немедленно перекочевала к журналисту.
— Я не пью, — тихо ответил Крапивин и взял рюмку из рук Платона Сергеевича.
Мы втроем расположились за журнальным столиком, Козлов откинулся на спинку кресла, Крапивин предпочел сесть на самый край дивана. Сложив руки на коленях, он рассеянно смотрел куда-то в сторону. Можно было подумать, что он изучает интерьер кабинета, если бы в его взгляде не прослеживалась пустота и отстраненность.
Козлов с нескрываемым удовольствием наблюдал за мучениями журналиста Крапивина, который не мог подобрать слов, чтобы продолжить разговор. Пока журналист терзался своим унизительным положением, Платон Сергеевич переключил внимание на меня.
— Как вас звать-величать, милая барышня?
— Евгения Максимовна, — ответила я, улыбаясь.
— Так официально? — Мой собеседник неприятно рассмеялся. — Позвольте я буду называть вас Женечка.
— Не позволю, — немедленно ответила я, а улыбка по-прежнему не сходила с моего лица.
— Какие мы суровые, — прокомментировал мои слова Козлов и переключился на Эдуарда Петровича. — Так зачем пожаловал, друг сердечный?
— Готов написать статью, —
Секунд тридцать мы с журналистом были вынуждены «наслаждаться» довольным смехом владельца строительной компании. Краем глаза я заметила, как наливаются кровью глаза Крапивина, в любой момент он готов был сорваться с места. Чтобы предотвратить скандал, я положила руку на дрожащее колено журналиста и нарушила ржание Козлова громким заявлением:
— Меня очень заинтересовала история усадьбы Бородинских, и я уговорила Эдуарда Петровича познакомить меня с вами. — Я решила взять удар на себя, чтобы не страдало самолюбие Крапивина.
— Какая усадьба, какие Бородинские? — не унимался Козлов, смеясь. — Деточка, вы плохо знаете историю. Никакой усадьбы Бородинских не существует.
— То есть как это? — вмешался Крапивин. — Не хотите ли вы сказать, что уже сровняли уникальную постройку с землей?
— Нет, не сровнял. — Платон Сергеевич утирал слезы, выступившие после приступа смеха. — Но разрешение на это уже получил.
— Как?! — возмущению Эдуарда Петровича не было предела.
— Элементарно. Моим людям удалось доказать, что усадьба не представляет никакой ценности. Обычный домик, который лет пятьдесят назад начал строить один залетный мужичок. Но дом этот с самого начала был обречен, строили его безграмотные люди, фундамент никуда не годится. Так что хозяин забросил свое неудачное строение и уехал. А ты, Эдуард Петрович, раздул из мухи слона. — Козлов снова рассмеялся. — Даже документы какие-то нашел. И где ты их только нашел, искатель?
Козлов тяжело поднялся с кресла и снова направился к деревянному глобусу-бару. Улучив момент, я обратилась к Крапивину, стараясь говорить как можно тише.
— Эдуард Петрович, держите себя в руках. Он просто издевается над вами.
— Я его порву на кусочки, — шипел журналист.
— Вы сделаете это чуть позже, и оружием, которым владеете в совершенстве.
— Это каким? — Крапивин немного растерялся.
— Словом, Эдуард Петрович, словом. Напишете очередную разгромную статью. А пока старайтесь вести себя непринужденно, поддерживайте разговор.
Крапивин расценил мои слова как установку к действию и сразу попытался завязать с Козловым непринужденную беседу.
— Как поживаете, Платон Сергеевич? — Он даже нашел в себе силы улыбнуться, и улыбка уже не казалась такой кривой, как пару минут назад.
— Эдуард Петрович, миленький, — Козлов вернулся к столу, — ты что, совсем меня не слушаешь? Я только что тебе рассказал, как хорошо продвигаются мои дела. И строительство, которое по твоей инициативе заморозили год назад, скоро возобновится. Теперь ты хорошо меня слышишь, писатель? — Козлов намеренно говорил громко, чтобы его радостная новость наконец-то дошла до сознания рассеянного журналиста.