Табу
Шрифт:
Я улыбаюсь в ответ. Бабушка у меня гинеколог, вряд ли это хорошая идея.
– Спасибо.
Короткое слово дается тяжелее всего. В рот словно сено напихали. Каждая буква царапает глотку.
– Не стоило так надираться, – мягко говорит Божья Коровка. – Я думала, ты спортсмен.
– Бывший.
– Но жизнь ведь продолжается.
– Да что ты знаешь о неудачах? – это звучит грубо, но я не могу остановиться.
Она каменеет в углу кабинета. Идеальная в своем облачении, строгая мачеха, которая пришла на помощь пасынку. Стянутые
Я бы поверил, если бы не видел огонь в ее глазах в тот вечер. Но иногда мне кажется, что я сам его придумал. Особенно, когда она смотрит на меня непроницаемыми зелеными глазами.
– Ты в двадцать четыре вышла за моего отца и горя не знала, не так ли? Всегда были деньги. Всегда была орда слуг, готовых исполнить твое желание. Разве тебя когда-нибудь ломали так, что ты не могла подняться с постели по утрам? Отбирали то, чего ты хотела больше всего на свете, и говорили, что больше никогда, больше никогда, блядь, этого не будет! Что ты знаешь о неудачах, Божья Коровка, что взялась меня учить уму-разуму? Ты всего лишь на пять лет старше меня, но ведешь себя, как будто на все двадцать!
С ее лица сбегает вся краска. Губы кривятся, как будто она сейчас заплачет. Но она тут же берет себя в руки. Неприступная, бледная и замкнутая. Ее выдержка бесит меня, потому что рядом с ней я не могу держать себя в руках. А вот она может.
– Я буду в машине, – она разворачивается и уходит.
А я…
Опять все испортил.
Божья Коровка снова исчезла.
Теперь я знаю, что все без толку. Бухло не поможет мне в том, чтобы выкинуть ее из головы. Теперь в моей голове только она.
Я вижу ее в каждой случайной встречной. И каждый раз, когда темноволосые незнакомки оказываются кем-то еще, в груди что-то неприятно покалывает.
Чертова реберная невралгия. Доконает меня.
Что мне делать? Хер его знает. Примерно также я ощущал себя, когда только узнал о разрыве связок. Не мог принять. Отрицал. Спорил с врачом, не верил, даже когда смотрел на снимки МРТ. Этого просто не может быть со мной. Не в двадцать восемь на пике карьеры. Я отдал всю жизнь футболу. Покинув Россию в восемнадцать, я был уверен, что никогда не вернусь сюда. Разве что только ради участия в турнирах. Я никогда не ездил даже к отцу на каникулы. А кто бы стал, когда тебе уже больше восемнадцати?
Раз в полгода я приезжал только к матери в даунтаун.
Представляю ее лицо, если скажу, что… Гребаный стыд. Что я… что? Хочу увести у отца его вторую жену?
А я хочу?
– Тимур, ты слышишь меня?
Отец смотрит на меня. Вот он, тут. Ведь я уже давно не в Лондоне, я в Подмосковье. Мы сидим за одним столом во время очередного чертового бесконечного завтрака, с которых Божья Коровка научилась сбегать, а я – нет.
Твою мать, в какой момент я свернул в этот тупик? И как из него выбраться?
– Поедешь
Ну ведь, по сути, он мне чужой человек, а?
Конечно, блядь. Всего лишь кормит, крышу над головой бесплатно дает, обучение в лучшей академии футбола оплатил и не в Зажопинске, а в Лондоне. Жизнь дал. А так – да, хер пойми, что за мужик сидит напротив и прямо-таки светится от идеи, что я могу заинтересоваться его гребанной работой.
Киваю, потому что в горле пересохло.
Я просто неблагодарный скот, вот я кто. Ну какая нахрен Божья Коровка? Почему мне сдалась именно она?
Натягиваю пиджак, галстук и сажусь в машину.
Мы едем после завтрака мимо дворов и развалин куда-то на север Москвы. А ведь я забыл, что жизнь может быть другой за пределами частных особняков. Знал ли я когда-нибудь реальную жизнь? В высотках, на оплеванных лестничных клетках? Нет. Работал ли я когда-нибудь, чтобы исполнить мечту и играть? Нихуя. Это отец оплачивал каждую мою хотелку, хотя и ненавидел все, что было связано с футболом. Надеялся, что однажды меня отпустит и что это просто прихоть.
Кроме себя и своих связок, мне даже обвинять некого в том, что я просрал такой шанс. Остался у разбитого корыта, так еще и бабу захотел не абы какую. А ту, что уже десять лет зовется моей мачехой.
– А чем… Ксения занимается? – откашливаюсь я, пока мы стоит в очередной пробке.
Отец отвечает, не отрываясь от экрана ноутбука.
– Благотворительностью. В основном… Создает видимость работы. Все, что от нее требуется, это вовремя появляться на нужных мероприятиях и заводить знакомства с нужными мне людьми.
От цинизма его ровного голоса мне вдруг также тошно, как было на третий день запоя. А еще становится предельно ясно, что если соглашусь вставать по будильнику и сменю треники на костюмы, то отцом мне уготована та же роль. Я буду работать на него и его связи. Никакой самодеятельности.
– Но она ведь… очень много работает, – неуверенно говорю. – Ее почти дома-то не бывает.
Отец пожимает плечами, не переставая изучать графики нефтяных котировок.
– Бабские заморочки. Уверен, в салонах и магазинах она проводит куда больше времени, чем на работе.
Мы приезжаем на очередной форум какого-то комитета при поддержке самых главных людей страны, где в течение трех часов тупо сидим и смотрим левые слайды в «PowerPoint», которые обязательно должны помочь бедным и не навредить богатым.
Замечаю, что депутат по правую руку от меня заснул, а журналисты потихоньку смываются, сворачивая оборудование.
– Сейчас вернусь, – говорю отцу, когда спикеры начинают сменять друг друга.
Вываливаюсь через черный ход и адски жалею, что не курю. Просто вливаю в себя черный кофе и молюсь, чтобы это быстрее закончилось. Рядом курят журналисты, не хочу подслушивать, но обрывки фраз сами долетают до меня: