Tabula rasa
Шрифт:
— Лорелей, — сказал я. — Это волшебное имя.
— Бард, — произнесла оно мое имя в ответ. — Боже, мне кажется, я от тебя без ума.
— А я — от тебя, о Прекрасная Дама Без Пощады! — сказал я смеясь.
Она вздрогнула, прежде чем натянуто улыбнуться.
— Ты действительно так обо мне думаешь?
— Конечно. Кажется, это так романтично.
Последовавший за этим поцелуй был так долог и нежен, как рассеянная яркими блестками тьма.
— Расскажи мне, каково это — быть принцем? — шепнула она мне через некоторое время. — Пожалуйста…
Да… Это был волшебный вечер…
Часть 6
Лучше не помнить ничего, чем помнить это!.. Я застыл, согнувшись над сверкающей белизной и хромом раковиной. Счастье, что в ванной комнате никого не было, и никто за мной не следил — зачем следить
Меня жестоко вывернуло… когда вдруг неведомым кошмарным спазмом вывернуло мою память…
Кровь и гарь…
Это были мои родные — отец и мать, мои сестры, братья — и их дети… Мои друзья и верные нам люди. Все, кто не предал нас — погибли.
Остался только я — я был им нужен. Всей Вселенной было ясно, что происходит между мной и Лорелей, как и то, что вряд ли семья позволит мне пойти на мезальянс и жениться на ней, как бы мне этого ни хотелось.
Но теперь, пожалуй, что я мог бы… Если бы пожелал…
Если бы…
Кем бы должен был я быть, чтобы по-прежнему желать этого среди всей этой бойни?!
Рваная рана в моем боку не была смертельной, хотя и причиняла жгучую боль и совершенно лишила меня сил, как и прочие мои раны, но их я почти не замечал, и думал, что доконает меня именно эта, если никто не добьет меня раньше. Тогда я еще не знал, что мне предстояло выжить.
Если только это можно так назвать.
Нас перестреляла наша собственная охрана. Насколько я их знал, они были профессионалами, а значит, взявшись за дело, должны были довести его до конца. Вот я и ждал, когда меня прикончат, даже не пытаясь притворяться мертвым.
— Как вы себя чувствуете, принц? — участливо спросил начальник стражи, остановившись рядом.
— Стреляй, и катись к дьяволу! — хрипло сказал я.
Я плохо его видел — в глазах у меня мутилось, а свет сотен ламп был беспощаден — будто врезающиеся в мозг клинки, в то же время не столь уж разгоняющие подступающую тьму… Моя правая рука накрывала мертвую, уже стынущую руку отца. Ворох окровавленного платья скрывал лицо моей младшей сестры, совсем рядом со мной. Опрокинутый стол скрывал от меня тела матери и брата, тут же были и другие, но я уже не мог думать — кто и где именно… Мое сердце рвала пронзительная боль, которую лишь немного заглушала мысль, что я расстался с ними со всеми ненадолго — сейчас я к ним присоединюсь. Сейчас…
— Нет, — он мягко, с едва сдерживаемой улыбкой покачал головой и осторожно опустился рядом со мной на колени, не отводя от меня опаленного дула своего бластера, которое — тогда я этого и не понял, было направлено мне в правое плечо, вовсе не в сердце, или в голову. — Вам не следовало загораживать его собой, — он кивнул на тело моего отца. — Тогда вы пострадали бы меньше, только для вида. Но я рад, что вы живы, принц… О, нет! — он тихонько рассмеялся и, насмешливо, раздельно произнес: — Король умер — да здравствует король! Король Бард Четвертый Фейербласт! — он взял меня за руку, оторвав ее от руки моего отца, поднес к своим кривящимся в усмешке губам, и поцеловал. Я был одновременно слишком потрясен, и слишком слаб, чтобы помешать ему. На его губах осталась кровь. Серые, отливающие сталью, глаза, смеялись, и они тоже показались мне красными — отражающими всю пролитую им кровь. Мне было наплевать, хотят они оставить меня в живых, или нет. Последний взрыв ярости заставил меня резко приподняться и, не обращая внимания на боль и на направленный на меня бластер, я с силой ударил его по лицу, смазывая кровь.
— Будь ты проклят! — рявкнул я. Он отпрянул на долю мгновения, и я резким движением запястья раскрыл свой кинжальный браслет на левой руке и выскочившим из него лезвием нанес ему удар в горло. Его кровь брызнула на меня, но цели я не достиг — он вскочил на ноги, грязно ругаясь, и зажимая ладонью порез. Что ж, трудно было ждать точности — я никогда не был левшой, а моя правая рука давно была выведена из строя.
Дуло его бластера скакнуло к моим глазам.
— Проклятье! Не смей стрелять!!! — взревел кто-то со стороны, и бывший начальник королевской стражи, снова выругавшись, опустил оружие и, отбросив пинком мою руку с лезвием, со звериной силой пнул меня затем в раненый бок. Не единожды — но почувствовал я только первый удар… боль словно окатила меня жидким пламенем. Второй я только механически отметил, проваливаясь в бешено вращающийся круговорот тьмы, а третий настиг меня, когда, собственно, я был уже без сознания — это был просто легкий всплеск забытья, прежде чем исчезло абсолютно все…
Все… я никогда больше не увидел своих близких, нашедших свой последний приют в саркофагах среди звезд. И моя жизнь мне больше не принадлежала.
Я чего-то ждал. Между сном и явью. Между небом и землей.
Слишком много тьмы…
А потом было слишком много света, бьющего в глаза и проникающего в самые глубокие уголки сознания.
Отзвуки нежной музыки звучали в моих ушах перед самым моим пробуждением, и Лорелей кружилась в танце, окутанная игрой света и тени, а глаза ее сияли как звезды. Мы мчались на звездном катере сквозь розовые туманности, или над поверхностью золотого моря, усыпанного блестками, над цветущими садами и полями лавандового цвета… Наши поцелуи сливались с сиреневыми прохладными закатами и пламенем восходов… Ее лицо было как небо — и далеко, и близко, неуловимо и загадочно… Сон превратился в воспоминания — сладкие и воздушные, теплые и прекрасные. Воспоминания о той, кого я так любил. И все еще не потерял…
Не потерял! И тут, наплывом боли, в меня хлынула и другая память!..
Зал был залит ярким светом, играющим в фарфоре и серебре, и гранях хрустальных кубков, играла музыка, сновали с подносами слуги, мы шутили и смеялись. Это был день рождения моей сестры Артамис, и по этому поводу сегодня собралось все семейство.
Артамис сидела по правую руку от отца, и слева от меня, в тканом золотом платье с высоким кружевным воротником, с бриллиантовой диадемой на светлых волосах, уложенных в сложную прическу из хитроумно переплетенных кос. А ее веселые зеленые глаза и милая улыбка затмевали всю роскошь дворцового пира. Кажется, никогда еще я не видел ее такой веселой. Сегодня ей исполнялось пятнадцать — полусовершеннолетие, как говорят на Веге, и самый прекрасный возраст в жизни.
Артамис нетерпеливо толкнула меня локтем. Собственно, этот вечер в ее честь хоть и занимал ее, но явно всего лишь наполовину. Увлеченно глядя на кого-то из наших кузенов, она громко зашептала:
— Бард! Моя последняя картина!.. — Артамис увлекалась голографической живописью чуть ли не с тех пор, как выбралась из колыбели. — Тебе она действительно понравилась, или ты просто не хочешь меня огорчать?!
— Конечно, понравилась! Очень! — ответил я со всей убедительностью, хотя эта убедительность уже подрастеряла порох за двадцатый раз повторения одного и того же. К тому же, боюсь, у Артамис и впрямь были основания сомневаться в моей искренности, так как я находил ее картины слегка наивными, что в то же время казалось мне совершенно естественным при ее молодости, от которой меня самого отделяли уже добрых восемь лет. Артамис же мое мнение всегда чрезвычайно волновало, хотя я толком ничего не понимал в живописи, кроме двух параметров: нравится — не нравится. Сам я увлекался лишь стихосложением, да и то только под настроение, но и этого хватило, чтобы произвести еще в младенчестве на Артамис неизгладимое впечатление, в связи с которым она решила возложить на меня роль арбитра всех искусств. Эта ее уверенность в том, что ее замечательный старший брат понимает все и во всем, порой нагоняла на меня панику. Но в то же время это было чертовски приятно, и я старался относиться к делу со всей ответственностью и осторожностью.
Последняя картина Артамис была завершена лишь сегодня и, надо признаться, действительно была чрезвычайно эффектной, хотя и заставила меня улыбнуться при взгляде на героев ее сюжета на переднем плане. На фоне бархатного космического пространства, заполненного небесными телами, спокойно мерцающими, или взрывающимися, сражались дьявол и ангел. На переднем плане, с сияющим мечом в руке парила сама Артамис — в золотых доспехах, с белоснежными, чуть колышущимися крыльями за спиной (обычно при классической статичности основных образов Артамис любила наделять подвижностью второстепенные мелкие детали, которые частенько сразу и не разглядишь) и нимбом золотых волос, собранных сзади в лихой хвост. Кончик ее меча упирался в горло поверженного рогатого дьявола — поверженного не потому, что в космосе так уж понятно, где верх, где низ, а просто потому, что его исполненная ужаса поза, не оставляла в этом никаких сомнений, огненные глаза его закатились, конечности были скрючены, черный зазубренный меч выпал из когтей, блуждая теперь сам по себе. На лице ангела было написано веселое, озорное торжество. Если присмотреться, то обе фигуры становились полупрозрачными, и каждая из них представляла собой особую вселенную — и ангел, и демон были скопищем звезд и вращающихся вокруг них планет. Но «вселенная ангела» была спокойна и «светла», если это слово может подойти космосу, тогда как во «вселенной демона» было слишком много темных, неуловимо подвижных клякс, взрывающихся звезд, планет, «вращающихся» дикими скачками, да и все это казалось тускло светящимся сквозь огромное пылевое облако.