Таёжные рассказы
Шрифт:
Нас с Кальчей посадили рядом со старейшинами.
Тишина. Горит огонь, освещая смуглые мужественные, торжественно-серьезные лица. В круг приглашена женщина. Глядя на нее, молодую, высокую, стройную, с лицом индианки, я невольно подумал: «За что ее судят? За нарушение долга жены?»
Выждав положенное время, старейший рода, у которого редкие волосы на голове давно уже из седых стали желтыми — признак, что он вступил во, второе столетие, строгим голосом произнес короткую фразу.
Кальча перевел.
— Он сказал: «Женщина, неужели кружка тебе дороже ребенка?» — и обратился
Молчание.
Наконец один говорит:
— Мы с женой живем дружно и хорошо, детей любим. Я кончил. Пусть другие скажут…
Один за другим семейные люди, сидящие в юрте, произнесли такие же слова. Выслушав, старейший сказал:
— Слышала, женщина, как люди дружно живут и все детей любят… Почему ты от торной тропы народа по болоту тундры пошла?
Женщина молчала…
Оказывается, в один из переездов с острова на остров четырехлетняя дочурка этой женщины попросила пить. Мать дала ей кружку. Девочка потянулась через край ветки за водой и выронила кружку, которая исчезла в бездонной глубине озера. Мать хлестнула девочку шнурком, которым завязывают мешки. Люди увидели, возмутились: как могла мать поднять руку на ребенка?
Обращаясь ко мне, Кальча спросил:
— Эту женщину судят по закону и обычаю нашего народа. Как ты думаешь, это справедливо?
Я слушал и думал о законах селькупов-охотников, живущих на глухих островах озера Лозель-То!
Люди молча курили, посматривая на женщину, «потерявшую человеческое сердце».
Анатолий Храмцов
Кармен
Часто люди, прожив всю жизнь среди домашних птиц и животных, даже не замечают их индивидуальных особенностей…
С наступлением теплых весенних дней я распахнул дверь хлева и выпустил кур. Их было пятнадцать. Вначале они робко ходили по двору, но потом принялись кричать, махать крыльями, летать над землей, устраивать бои.
Однажды я поднялся очень рано. Еще ни земля, ни лес, ни небо не успели полностью освободиться от ночного холода. Но вот разлилась по горизонту заря, и сразу же небо приподнялось, посветлело, заголубело.
Мои наблюдения прервал тихий куриный голосок: ко-ко-ко. Я рассыпал корм по длинному корыту и только тут обратил внимание, что около меня крутится всего одна курица, все остальные еще сидят на насесте, нахохлившись и запрятав головы в перья.
— Не спится или скучно стало?
Курица еще сильнее. выпятила зоб и подсеменила к моим ногам. Я присел и стал рассматривать несушку. Она была гладкой, стройной, черной до блеска. Темные с оранжевым ободком глаза смотрели как-то внимательно.
— Ты не догадываешься, что очень красивая, — сказал я и хотел. погладить курицу, — среди своих подружек ты настоящая Кармен…
Но курица не позволила, чтоб кто-то прикасался к ней. Отошла, гордая, недовольная.
Я решил не выпускать Кармен из виду. Вскоре удалось установить, что она очень любит яичную скорлупу и творог. Когда она склевывала лакомства, я легонько поглаживал ее по спинке. Вначале она отбегала, сердито квохала, но потом привыкла к ласке и только чуть приседала, когда рука касалась ее. Однажды я взял ее на руки, но Кармен так / вырывалась, что мне пришлось разжать пальцы. Через несколько дней во время угощения творогом я опять взял ее в руки и тут же отпустил. Она отнеслась к этому терпимо.
Прошло полмесяца, Кармен привыкла к моим рукам.' Но больше всего ей нравилось топтаться на моих коленях, глядеть на меня, наклонив голову, одним глазком, стучать острым перламутровым клювом по пуговицам на пиджаке. Она быстро усвоила кличку, и мне стоило лишь крикнуть «Кармен!», и она неслась ко мне со всех ног.
Как-то я вышел на улицу с транзистором. Кармен подошла, прислушалась, забеспокоилась и взобралась на колени. Я не мешал ей. Кармен перебралась на моё правое плечо и вдруг запела: «Ко-ко-ко…» К нам подбегали дети, подходили взрослые.
Так в Кармен я открыл редкое качество, она реагировала на музыку. Вот в транзисторе раздался голос диктора. Кармен несколько секунд прислушивалась к этой перемене, потом слетела на землю и занялась поиском съедобного в зеленой траве.
В начале сентября поздним вечером я привез на тракторе огромный воз сена. Собирался дождь. Мы с трактористом спешили сметать сено на сеновал. Раза два или три ко мне подбегала Кармен. Но мне было некогда.
Утро настало сырое, прохладное. Все курицы копошились под навесом около корыта с кормом. Не было только Кармен. Настало время обеда — Кармен не появлялась. Вечером на насесте ее тоже не было. На другой день, в поисках Кармен я обшарил все вокруг дома. Кармен не находилась.
К вечеру я совсем потерял покой. Мне было скучно, так привязался к этой «певице». Понемногу стал верить, что Кармен похитил ястреб.
Где-то через неделю в ограде, подгоняя топорище к тяжелому колуну, я услышал над собой шорох. Взглянул вверх, и не поверил своим глазам. Между досками, на которые было наметано сено, торчала черная куриная голова. После секундной растерянности я схватил ножовку, встал на еловый чурбан и, выпилив небольшое оконце, вытащил из западни Кармен. Она была чуть жива.
Я принес ее домой и положил перед ней творог. Но Кармен не притронулась к еде. Тогда я пустил ее к банке с водой. Она набросилась на питье.
В ограде я отыскал большой ящик и посадил туда Кармен. В углу ящика стояли молоко, вода, творог, пшеница, ячмень. Вечером этого же дня. Кармен начала помаленьку есть, но на ногах стоять еще не могла и к еде добиралась на боку. А к концу четвертого дня Кармен стала проситься на волю, и я выпустил ее.
После этого приключения она снова набралась сил. Черное перо Кармен отливало блеском. На зов она охотно бежала, выманивала подачки, съедала их прямо из рук, взлетала на мои колени, плечи и голову. Но Кармен перестала петь. Теперь, услышав музыку, она усаживалась на моем плече, нахохлившись, и склевывала с перышек что-то невидимое, будто счищая с себя соринки.