Таежный бродяга
Шрифт:
А потом, все заслоняя, возникла передо мною ухмыляющаяся, оскаленная, — вся в каких-то жутких орнаментах — физиономия негра.
Помнится, я несколько раз наскакивал на него, — снизу вверх, по-петушиному (причем злости у меня никакой не было, был хмельной азарт борьбы!), и он лениво оборонялся, загораживался… Но потом это ему, очевидно, надоело. Он развернулся стремительно — и в следующую секунду комната с треском перевернулась в моих глазах. Я сразу очутился под столом. И там успокоился, затих, задремал…
Когда я очнулся, побоище уже кончилось, и помещение опустело. Я лежал один, под столом, среди обломков мебели. А рядом со мною — непонятно, как сюда попавшая, — валялась злополучная Красотка. Вид у нее был плачевный, она явно успела побывать под ногами. Резина сморщилась, и груди опали, и на животе ее темнел рубчатый отпечаток чьей-то гигантской подошвы.
Да и сам я тоже выглядел не лучше… Рубашка моя была разорвана, лицо — в крови. Нос распух, расплылся и сильно болел; до него нельзя было дотронуться. Уж не сломал ли его негр? — подумал я, — только этого мне не хватало… (и вот это-то, как раз, и случилось! След негритянского нокаута остался у меня навсегда и, должен признаться, красоты он мне никак не прибавил.)
Подобрав куклу, я спрятал ее за пазухой, — чего ж ей было зря валяться? И пошатываясь, прикрывая лицо ладонью, побрел к дверям. И едва только вышел наружу — услышал милицейские свистки.
Меня арестовали и отвели в портовую комендатуру. И оказалось, что я — единственный, кого власти смогли задержать! Остальные участники драки успели скрыться. Кто-то их вовремя предупредил… Меня же ребята не заметили, забыли. И мне, таким образом, пришлось теперь отдуваться — одному за всех.
В комендатуре я натерпелся сраму! Меня долго там мытарили, допрашивали, составляли протокол. А затем я был доставлен под конвоем на борт корабля. И сдан под расписку вахтенному начальнику.
Он холодно — с каким-то брезгливым любопытством — осмотрел меня. И сухо усмехнулся:
— Вот так ты, значит, начинаешь свою морскую карьеру? Хорош… Ну, ладно. Умойся, приведи себя в порядок, а потом — зайди-ка к Старпому. Он хочет с тобой поговорить.
Час спустя я находился уже у старшего помощника капитана. И тот сказал мне:
— Вот что, голубчик. Приказано списать тебя на берег…
— Почему — списать? — испугался я. — Неужели из-за этой истории?
— Нет… Хотя она тоже, конечно, повлияла. Но главное в другом. Пришел специальный приказ из Управления…
— Насчет меня?
— В том-то и дело. Как выяснилось, ты скрыл, при поступлении на флот, кое-какие факты своей биографии. Например, старые судимости… Ведь они были?
— Ну, были, — трудно, с запинкой, признался я, — но амнистия же их сняла, отменила!
— Вот так и надо было в анкете отметить: что они, дескать, были, но теперь — сняты! Понимаешь?
— Но не совсем… Какая, в сущности разница? Ну, хотя бы даже и скрыл. Кого это задевает?
— Это задевает закон! Существует правило, по которому бывшие заключенные в загранплавание выходить не могут. Правило это весьма жесткое! А мы скоро можем оказаться в иностранных водах.
— Ну и что же теперь? — пробормотал я растерянно. — Неужели ничего нельзя придумать?..
— Не знаю, что тебе сказать, — вздохнул он. — Вообще-то можно было бы, наверное, придумать что-нибудь… Но слишком уж много ошибок ты натворил!
Было видно, что разговор этот ему, старому моряку, человеку простому и добродушному, — весьма неприятен. И говорил он, занавесив глаза седыми бровями, морщась, как от кислого.
— Во-первых, схитрил, утаил правду. А во-вторых, оказался замешанным в скандале. Капитан тобой очень недоволен! Даже видеть тебя не хочет.
— Но что же я здесь буду делать? — проговорил я с тоской, — в этой глуши, в двух шагах от Северного полюса…
— Послезавтра сюда должен зайти каботажный грузовик «Бурун». Он возвращается в Архангельск и заберет по пути тебя. Мы уже радировали на «Бурун», договорились.
— Спасибо хоть на этом, — сказал я. — Но как же все-таки в управлении смогли узнать?
— Кто-нибудь накапал, — пожал он плечами, — настучал… Стукачей у нас, сам знаешь, больше чем сельдей в море.
Так мы потолковали. И я ушел. И на прощание он сказал, крепко хлопнув меня по плечу:
— Ничего, малыш, все образуется. В следующий раз будешь умней! А лично я — что ж… Единственное, что я могу для тебя сделать, это отметить в твоих документах, что уволен ты — не по приказу из управления, а именно за пьяную драку… О приказе лучше не поминать! Это, брат, серьезно. Ну, а скандал в порту — дело ясное, простое, понятное всем… — И добавил, пряча в усах усмешку. — Но все-таки впредь старайся в скандалы не попадать!
СИБИРСКИЕ РЕКИ
Вот я и опять (трудно даже сосчитать, в который уж раз!) потерпел «крушение» и оказался на мели.
И глядя вслед уходящему сейнеру — стоя на пирсе — я вновь испытал привычное чувство одиночества и отчаяния… Сейнер уходил на рассвете. Над морем Лаптевых, над седой его, серой равниной, волоклись косматые клочья тумана. Они тоже были окрашены в серое. Вода и небо слились, и казалось, корабль висит в пустоте, — уменьшается, улетает, оставляя меня одного на чужой и стылой земле.
Денек начинался зябкий, унывный. Изредка, порывами, налетал холодный ветер. Возле берега уже виднелось ледяное «сало», и тревожно и хрипло кричали чайки, кружась над ним, садясь на заиндевевший песок.
Чайка жмется к берегу, садится, — подумал я, — наверное, опять будет буря!
Я угадал! Погода вскоре испортилась — и всерьез. И надолго. И пароход, который должен был меня подобрать, где-то застрял, задержался. А может, просто, — поспешил пройти стороной, минуя Тикси. (Эта бухта, как я говорил, весьма тиха и удобна, но вообще-то весь здешний район испещрен отмелями, рифами, островками, и приближаться к нему во время сильного шторма — рискованно.)