Таежный бродяга
Шрифт:
— Далеко же вы забрались, — сказал я. — Мне кажется, у нас сходные судьбы… Я ведь сам отбыл срок на севере и недавно только освободился.
— Вы думаете, я из лагерей? — он поднял брови. — Нет, все гораздо проще! Или, если хотите, сложнее. Я жил весьма тихо, покойно. Хотя и размышлял о многом. И многое видел, замечал… И пришла пора, когда я понял: надо спасаться, бежать.
— Бежать — от кого?
— От цивилизации.
— Зачем?
— Затем, что она сгнила, почти уже распалась. Мир наш агонизирует, неужто вы сами не понимаете? И агония эта завершится ужасающей катастрофой. И скоро, учтите, очень скоро!
— О чем это вы, — о Страшном Суде? — спросил я. — Об атомной бомбе?
— Называйте, как хотите, — усмехнулся он, — я, кстати, неверующий… Но бомба эта действительно — Страшный Суд, данный нам за грехи наши! В сущности, атомный распад явится естественным продолжением уже существующего распада — морального и этического. Распада нравов, распада всех норм… Станет его заключительной фазой!
— И вы, значит, в предвидении катастрофы, решили укрыться здесь?
— Здесь очень удобное место! Я долго искал такое… Война сюда не придет. Ну, рассудите сами: какой же смысл бомбить голую тундру, пустынную тайгу? Эта часть континента гораздо более отдалена от цивилизации, чем, скажем, Африка.
Мы еще выпили. Потом я сказал:
— В атомной войне самое страшное — не столько бомбежка, сколько радиация, всякие там осадки… А от них не скроешься.
— Это тоже учтено, — оживился отшельник. — Смотрите! — Он сложил ковшиком ладони. — Яна здесь — на самом дне. Ее с запада защищает Верхоянский хребет, с востока — хребет Черского. На юге высится мощная гряда Сунтар-Хаята. Остается открытым только выход к морю, но там ветер дует, в основном, вдоль побережья. Ну, а все прочие ветры разбиваются о круговой барьер… Так что радиация, как видите, никогда сюда не проникнет!
Бутылка опустела. Старик принес новую. И вдруг воскликнул — с каким-то мрачным торжеством:
— Погибнут все! До единого! Жизнь сохранится только здесь, да еще, наверное, в Гималаях…
И разлив водку по стаканам — он высоко поднял свой:
— Выпьем за это!
Пить за это мне поначалу не хотелось. Но я уже захмелел, ослаб, затуманился. Из тумана выплыли картины прошлого… И вспомнив все свои неудачи и бедствия, я воскликнул:
— Ладно! Черт с ним! Мир действительно прогнил — и пусть он пропадет, испарится…
— Нет, нет, — поспешно возразил отшельник, — я пью за другое.
— За что же? — удивился я.
— За то, чтобы жизнь все-таки сохранилась тут, осталась.
— Ага. — Я задумался на миг. Но почему только тут? Может, найдется еще одно укромное место, где есть издательства, где выходят книги, журналы?
Мы были, к тому времени, уже на ты. И старик сказал мне строго:
— Не болтай чепухи! Какие еще книги? Планета будет очищена полностью.
— Я так не согласен, — проговорил я. — Ведь должен же я осуществить свою идею…
— Поздно! — мотнул бородой отшельник.
— Поздно? — я всхлипнул и пригорюнился. — Ты уверен?
— Абсолютно.
— А сколько времени ты уже ждешь этого Светопреставления?
— Да уж лет восемь…
— Вот видишь! Может, так оно и дальше потянется, а?
— Нет, теперь уже скоро, — объявил старик. И потянулся, сопя, к бутылке. — Это все, как горный обвал. — Он плеснул водку в стакан. — Начинается медленно, неприметно. Затем набирает силу, растет, и рушится уже неудержимо. И погребает под собою все. — Тут он выпил залпом и замер, не дыша; глаза его округлились, вышли из орбит. — И мы уже, в сущности, погребены… Лавина — над нашими головами!
Вот так мы сидели и пили — за гибель цивилизации, за Конец Света.
— Я сказал:
— Ты бы хоть приготовился, что ли. Прибрался бы, навел бы порядок в доме… Все же такое событие!
— Надоело, — отмахнулся он, — устал. Да и какой смысл? Все равно пропадать!
Он как-то сразу остыл и сник. По лицу его распустились морщины, сырая борода обвисла. И я подумал, что он и действительно устал. Смертно устал — от безмерного своего ожидания, от жуткого одиночества и от пьянства…
— Как же ты, папаша, живешь тут один? — спросил я, позевывая. — Как, вообще-то, кормишься?
— Неподалеку есть село Барылас, — сказал он, — туда мне переводят пенсию. Ну, я и хожу иногда за деньгами, за покупками. Но чаще якуты сами мне все привозят. Здешние люди — наивные. Они меня за колдуна принимают, за какого-то шамана… Боятся… Ну, а там, где страх, там и почет!
Спать я улегся у печки, на сдвинутых лавках. Отшельник же долго еще курил, возился, расхаживал по комнате. И засыпая, я слышал сухое четкое клацанье когтей.
И в тот момент, на зыбкой грани яви и сна (когда реальные предметы и звуки сплавляются с мутными ночными видениями), в собачьем этом клацаньи почудилось мне что-то недоброе, пугающее, действительно — колдовское…
Утром я стал собираться в дорогу.
— Куда ты? — сказал старик. — Оставайся. Надежнее места все равно не найдешь!
— Надо идти, — пробормотал я. — Спешу… Не могу. Конечно, если бы знать точную дату — другое дело! Но ведь ничего же неизвестно…
— Известно главное, — сказал отшельник. И поднял палец. — Это — будет!
И я ответил, уже стоя в дверях:
— Вот потому-то мне теперь и надо спешить!
НАВСТРЕЧУ СОЛНЦУ
"Мне надо спешить", — сказал я, прощаясь с отшельником. И в самом деле, застревать тут я не хотел, не мог. Я почти физически ощущал движение времени: как течет оно, как уносит дни…
Конечно, место это было покойное, хорошо защищенное. Именно здесь и следовало бы отсиживаться в случае «Светопреставления»… Но ведь оно еще не наступило! Ну, а то, что лавина — уже над моей головой — меня как-то мало заботило. К этому чувству я привык за годы скитаний, надо мною вечно нависали несчастья, постоянно реяла какая-нибудь тень.