Таганский дневник. Книга 1
Шрифт:
В 6.30 состоялось бюро райкома. Оно продолжалось пять часов без перерыва. Мы доиграли спектакль и стали дожидаться приезда основной тройки в театр. Сидели на полу, на лестнице, театр превратился в штаб, в Смольный. И говорили, говорили… юмору было много, каждый предлагал свой план действий, единственно разумный.
Приехали. Любимов бледный, еле стоит на ногах, Дупак улыбается: «А что вы ждете, ничего не случилось, езжайте домой».
Любимов. Такого еще не было в моей жизни. Такое мощное наступление, режут под корень, хватают по мелочам, ничего не принимают — строгий выговор с предупреждением,
На следующий день, 26 апреля, в 11 утра состоялось общее собрание коллектива, повестка: «…О недостойном поведении некоторых товарищей на совещании актива».
Глаголин. Последняя неделя была бурной. Произошел ряд фактов, которые получили резкую оценку: коллектив неуправляем, анархичен, не подчиняется дисциплине любого советского гос. учреждения. В течение 5 дней об этом везде говорят. Я понимаю, что атмосфера была накаленной, главное — слухи о снятии Ю.П. — основа для разворачивания событий, с быстротой стальной пружины. Та защита, которую избрал коллектив, особенно несколько товарищей, сослужила плохую службу.
Коллектив театра четко понимает смысл спектаклей, парт. организация всегда поддерживала и будет поддерживать линию театра. Во главе должна стоять парт. организация. Всякое требование звучит как аполитичность. Это нарушение всех норм партийной жизни. Оценка линии ком. собранием — грубейшая ошибка. Это вещи сугубо партийной дисциплины. Это в компетенции парт. органов.
Я снова начал доказывать, что мы не требовали, а просили разъяснить, что мы не оценивали и не разбирали правильность линии, а присоединяли свое мнение, выражали согласие.
Любимов. «Фитиль» выпускает Михалков, а вставляют его нам.
Власова. Критика была правильной; и мы не можем не осуждать наших товарищей. Но это вызвано непредоставлением слова Ю.П. — это была ошибка Родионова. Я была сражена этим срамом. Против чего я категорически возражаю — что это было срепетировано. Перед началом совещания при «здрасьте» я всех предупреждала: ведите себя достойно, не поддавайтесь на провокации.
Стала перечислять все грехи, которые были до этого: пьянства, опоздания, нарушения общ. дисциплины, всякую чушь стала перебирать, объясняя тем самым случившийся скандал на совещании — дура.
Предст. райкома. Нарушения устава нет. Комсомольское собрание имело право быть.
Гоша. Я — беспартийный большевик, беспартийный. Это театр революции, театр красного знамени, я под ним.
С большим продуманным, написанным словом выступил Губенко, отличное, зрелое выступление. В конце даже предложил взять разумное социалистическое обязательство с конкретными делами.
За ним так же по написанному выступили Высоцкий и Золотухин.
Мое выступление было
Власова. Я горда за коллектив, как выступали наши товарищи.
Ульянова. Когда человека режут, голос меняется.
Выступало 23 человека и все подтвердили свою верность идеям Любимова и преданность театру, Глаголин даже возмутился:
— Я не понимаю, почему все клянутся в любви и верности Ю.П. Кто в этом сомневается? Мне лично стыдно слушать.
Идиот, одного не понимает, что такое за 4 года первый раз, и надо в первую очередь поддержать морально Ю.П., согреть его. Ю.П. еле сдержался, чтоб не заплакать. Он не ожидал такой мощной и единодушной опоры, доверия, какое оказывал ему коллектив в трудную минуту. А Глаголин этого не понимал.
Хорошо говорил Сабинин, что его заставило выкрикнуть про «глупость и пропасть»:
— Страх. Обыкновенный человеческий страх. Я вдруг испугался, что может случиться что-то непоправимое, что не раз случалось уже с Мейерхольдом, и с Таировым, да мало ли… Любимов — явление уникальное, это авангард, форпост интеллигенции, и я испугался, что же мы молчим, надо что-то делать, каждый миг дорог, он может стать последним… и я закричал, как кричат от страха во сне. Простите меня, товарищи, я осуждаю свою невыдержанность.
Собрание было долгое и проходило спокойно и сдержанно, как того просил Ю.П. В конце попросили выступить Дупака и представителя райкома. Мне бы очень хотелось записать подробно всю тарабарщину, которую нес последний тип, представитель райкома, татарин — Тимур Константинович, но я боюсь, мне не удастся сделать это хорошо, а сделать плохо, это значит внести в его речь хоть немного смысла.
После собрания мы (Губенко, Смехов, Киселев, Лисконог, Васильев и я) покатили в бюро райкома. Рука отнялась писать. Поиграл на балалайке забытые мелодии.
Вечерний спектакль «Маяковский» прошел прекрасно. Закшивер все время писал. Не люди — функции, должности — кто пожалеет их.
Зашли на бюро, сели, закинули, как по команде, нога на ногу, достали блокноты и ручки — приготовились записывать. Не договаривались, но работаем четко, как детективы.
Гарусов. Коротко доложу бюро райкома суть дела. Я являюсь инструктором этой организации. Анализ работы. Обмен комсомольских документов прошел неудовлетворительно. Дмитриева до сих пор не обменяла, изменила фамилию, а билет нет. Уровень воспитательной работы низкий. Желание на словах большое поработать на комсомоле, но претворяются слова и желания в жизнь слабо. Вся работа практически состоит из выпуска нескольких праздничных газет. Серьезного изучения марксизма, повышения своего идейно-политического уровня почти нет.
В результате ЧП. 1. Так называемое комсомольское собрание, решением которого, фактически, подтверждается партийность Любимова и линии театра, 2. крайне вызывающее, хулиганское поведение некоторых товарищей (их было 32) театра, в частности, т. Губенко на совещании работников театров г. Москвы.
Это я и хотел довести до сведения бюро и разобраться в этих 2-х нарушениях — Губенко, скажите, почему вы позволяете себе действия, позорящие звание советского артиста и комсомольца.
Николай медленно встает. Пауза. Также медленно и тихо переспрашивает через паузы: