Таганский дневник. Книга 1
Шрифт:
Ну и кричал вчера шеф на нас, не помню такого по звуку страшного ора. Два раза пустил петуха на самом патетическом месте и только они заставили его сбавить темперамент, а то уж больно конфузно выходило: он разбежится, вздрючится, грох кулаком об стол и петух… Колотил кулаком об стол так, что динамики разрывались, вся техника фонить начинала… Чудно…
— Я думал всю ночь после вчерашнего безобразного спектакля («10 дней») и решил — хватит. Я пару человек выгоню для начала, какое бы тот или иной не занимал положение… Играет пьяный, после пятилетия кое-как на третий день к вечеру разбудили и его покрывают, дескать, он же сыграл, текст ведь он доложил нужный… Это черт знает что… Тов. Иваненко не вышла на выход… Или работаете, или уходите… Я много раз вам говорил, что вы очень стали работать плохо, а вы продолжаете не являться на занятия пантомимой…
Ополчились на сыров [65] . Говорят, кто-то передал после «Галилея» Хмельницкому веник с надписью: «Не в свои сани не садись». До него веник не дошел, но народ знает, значит, попадет и к нему эта змея. Не хотел бы я в своей жизни даже и сплетню такую про себя знать. Но такая наша жизня — любишь славу и восторги, не откажись иногда и дерьмом умыться.
А у меня мысль — не работа ли это Таньки и не подозрение ли таковое на нее заставило шефа так лягать ее вчера, не совсем уж обоснованно.
65
Сыры — поклонники (театр. жаргон).
Как все в жизни бывает: Шаповалов голоса лишился и обратились к Губенко выручить театр, сыграть Пугачева. Николая разыскали на «Мосфильме», он согласился и попросил репетицию перед началом. И сыграл. Спектакль прошел замечательно, мастер сразу поднял его. Соболев спросил у меня, как я к этому отношусь, что, «дескать, обосрали человека, а потом просят, унижаются».
— А почему? Все правильно. В театре несчастный случай, театр многое ему дал и ничего страшного. Надо взаимно прощать друг другу обиды, об этом в Евангелии сказано. Что поделаешь? Театр — производство, а не просто личные взаимоотношения Губенко с Любимовым. Театр — дело выше этих отношений и прекрасно, что Любимов не закочевряжился как истеричка, а попросил выручить. Нет, мне это понятно. Пришло 600 человек и надо играть. Слишком много отмен, слишком много неприятностей у театра, чтоб еще считаться с личными обидами и отказываться от просьбы сыграть первого исполнителя, тем более, что это всегда — высший класс.
Вчера Высоцкий приходил в театр, к шефу. Сегодня он говорит с директором. Если договорятся, потихоньку приступит к работе, к игранию.
Отправил в Ленинград телеграмму:
«Предложением играть Махно очень заинтересован. Возможность приезда — вторая половина мая
уважением — Золотухин».
Иваненко просит, чтобы я отдал черновики, автографы Высоцкого: «Мы с ним собираем все, что им написано».
— Запишите, что один автограф у меня, у Золотухина.
Суббота.
Праздники продолжаются и моя хворость тоже. Сегодня под утро с 4 до 6 так прихватило, ну думаю — вот так и кончается человек. Всю грудь разодрало на клочки. И сегодня я не пошел на репетицию, больше, чтоб угодить жене.
— Почему ты ни в чем не заменяешься? Почему они тебя эксплуатируют? Почему Губенко с Высоцким заменяются и снимаются, и дела свои делают — потому что они сильные люди, самостоятельные — мужчины, а ты мямля. Я пойду сама в театр и буду ругаться, что они тебя не жалеют, а если ты калекой останешься после осложнения, калека ты мне не нужен, я тебя брошу…
— А я тебя буду любить, что бы с тобой ни случилось, все равно.
— Начитался «Евангелия», ты Джека Лондона читай или посмотри внимательно несколько раз «Великолепную семерку», вот каким мужчина должен быть.
Чтобы не быть мямлей,
— За столом — это не работа, ты мозоли насадишь. Ты по дому поработай: в магазин сходи… подмети.
— Толстой всю жизнь не работал, за столом сидел…
— Толстой, между прочим, пахал…
— А я Кузьку вывожу…
Зайчик ворчит, зашивается, готовит обед. — Высоцкий обещал быть, где он?
…И он пришел. Вчера партбюро обсуждало его возвращение. Решено вынести на труппу 5-го числа.
Высоцкий. Шеф говорил сурово… Был какой-то момент, когда мне хотелось встать, сказать: — Ну что ж, значит, не получается у нас. — «Какие мы будем иметь гарантии?» — А какие гарантии, кроме слова?! Больше всего меня порадовало, что шеф в течение 25 минут говорил о тебе, о Веньке он только заикнулся, назвал потом тебя и все время говорил о тебе. — Я снимаю шляпу перед ним… Ведущий артист, я ни разу от него не услышал какие-нибудь возражения на мои замечания… Они не всегда бывают в нужной, приемлемой форме и, может быть, он и обидится где-то на меня, но никогда не покажет этого, на следующий день приходит и выполняет мои замечания… В «Матери» стоит в любой массовке, за ним не приходится ходить, звать, он первый на сцене… Я уважаю этого человека — профессионал, которому дорого то место, где он работает… Посмотрите, как он в течение пяти лет выходит к зрителям в «10 днях». Он не гнушается никакой работой, все делает, что бы его ни попроси в спектакле… И это сразу видно, как он вырос и растет в профессии». У него что-то произошло, он что-то понял. Еще два месяца назад он мне говорил: «Что-то странно он заболел», — а потом и на собрании долбал тебя за Ленинград…
— А потому что я не стал ему мстить за это ни словом, ни делом. Он понял, что был не прав, а мне больше и не надо. А потом за «Мать»… Я много подсказывал, помогал… Ты помнишь, как делалась картина «Тени»? Ведь все на глазах сделали артисты сами… Ты придумал этот проход анархистов с «Базаром» [66] . Ему нужны такие творческие люди, энтузиасты театра, а не просто хорошие артисты. Почему он и тоскует по тебе, по Кольке, почему ему дорога моя инициатива… Все правильно, все понятно…
66
«Тени», «Базар» — то есть сцена «Тени прошлого» и песня анархистов «На Перовском на базаре…» (кстати, часто ошибочно приписываемая В. Высоцкому) из спектакля «Десять дней…».
— Ты добился такого положения в театре и такого безраздельного с его стороны уважения самым лучшим путем из существующих — только работой и только своим отношением к делу… Ты не ломал себя, ты сохранил достоинство, не унижался, не лебезил и он очень это понимает. Он говорил о тебе с какой-то гордостью, что «не думайте, в театре есть артисты, на которых я могу опереться». Я безумно рад за тебя, Валера.
— Мне это тоже, Володя, все очень приятно. Конечно, тут главное дело в удаче «Кузькина». Ему стали петь про меня, что он вырастил артиста, сделал мне такую роль, что я в театре артист № 1 и т. д. все это его развернуло ко мне, наконец-то, во весь анфас, как к артисту и мое постоянное устойчивое поведение, как рабочей лошади, а не премьера-гения, заставило зауважать мое человеческое. Но он человек переменчивый и не надо чересчур обольщаться, завтра я приду к нему говорить о съемках и он мне припомнит все грехи бывшие и не бывшие.
— Ах, если бы у тебя вышли «Интервенция» и «Кузькин», ты был бы в полном порядке, надолго бы захватил лидерство…
— Ну, я уже пережил это. Зажал. Ведь что самое главное. Послушай, может быть, пригодится тебе, а в теперешней ситуации наверняка. Мне тоже хочется играть, славы и не тратить время на, казалось бы, пустяки, массовки, ерундовые роли и т. д. Но душу надо беречь. Надо не отвыкать делать всякую работу, да, вот и буду час стоять с дубиной в массовке и буду помогать своим присутствием, буду отрабатывать свой хлеб везде, где потребуется… Мне не стыдно ни перед собой, ни перед народом, ни перед кем… Я честно изо дня в день стараюсь быть полезным… то есть я душу берегу… Мне не страшно взяться ни за какую роль, я привык работать в поте лица и я сделаю. И я тебе советую не хватать сейчас вершин, а поработать черную работу, ввестись куда-то, что-то сыграть не главное, и не ждать при этом от себя обязательно удачи, творческого роста, удовлетворения, нет, поработать, как шахтеры, как кроты работают, восстановить те клеточки душевные, которые неизменно, независимо от нас утрачиваются, когда мы возносимся. Эта профилактическая работа обязательно откликнется сторицей.