Таганский дневник. Книга 2
Шрифт:
Я думал, что вопрос решен сначала моей болезнью, теперь болезнью жены, к которой я мотаюсь в больницу.
Звонок меня, надо сказать, тронул. Через минут десять я схватился звонить ему, дескать, если можно, приступлю с понедельника, но он ушел уже на репетицию.
Может быть, и хорошо — первый порыв благороден, бойся его… есть время обдумать и взвесить все холодно. Не будем суетиться. Поехать в театр, объясниться с Любимовым и с понедельника или вторника приступить к репетициям. Это неизбежно и это правильно, это по-моему, и старика, «с которым вы проработали столько лет», надо уважить. И на горло собственной песне наступить. Не такие были времена, и то мирились. «Обиды мешают дело делать». Смирение — лучший помощник в моих душевных делах.
Был в театре. Побастовал
Воскресенье
Почему заболел министр?! Не от забастовки ли?
Четверг
А что происходит с Эрдманом?
Любимов все время вспоминает первую репетицию, собранную, глубокую, строгую. Пока только сегодня что-то забарахталось под сердцем у меня на этой чертовой лестнице. Говоря эрдмановский текст о матери, я смотрел на свою молодую маму с отцом… Фотографию, как икону, взял с собой наверх, на рабочее репетиционное место. Я — тоже самоубийца… я убил талант свой, пропил, проспал, прое… — самоубийца. Но… «сохраните веру в себя при самых плачевных обстоятельствах — при этом всегда будьте в хорошем настроении». Самое большое уродство психики — тщеславие.
Пятница
Есть загробная жизнь или нет?
Суббота
Не надо завидовать, не надо переживать, что кому-то повезло (Ванька снимается в Евпатории у Худякова в главной роли, с ним там Татьяна), что кто-то пишет и издается (у Леньки вышла замечательная книжка стихов и прозы), что кто-то живет в хороших, отремонтированных квартирах, а тебе не хочется этим заниматься, потому что тебе почему-то кажется, что тебе тут не жить (такое у меня было в последние три года жизни с Шацкой; кстати, заметил я — она похудела, молодец, и как она вчера хвасталась мне Ленькиной книжкой!), что у кого-то девятнадцатилетняя жена (Ромашин приехал с собакой и девятнадцатилетней женой на съемку к морю). Вообще это тебе не свойственно было, но теперь и понятно почему — тебе везло, тебе везде светила удача, теперь повезло другому. Уповай на «21-й километр».
Воскресенье
Перед Галей (Геллой) я реабилитировался с лихвой. Оказывается, я ее крестный отец, она почти умирала и вдруг увидела передачу «Театр одного актера», где я читал главу про дядьку Ивана обезноженного: «Степь да степь кругом…» — и она стала жить. Ее мать часто спрашивает про меня, как, дескать, поживает там твой крестный отец.
Вторник
Был министр, и, судя по всему, не понравилось ему… Интермедии наши хороши сами по себе, но не доделаны (клоуны), то есть наша четверка недосвязана.
Вторник
Наша премьера не встречена шибким энтузиазмом, и статья Смелянского тому подтверждение. Хуже всего, что осуждаются интермедии, «режиссерская драматургия». И смысл всего, что Николай Эрдман — самоубийца, как бы критиком вне понимания остался, хотя тут может крыться и сознательное — «а слона-то мы и не заметили, надо чистую пьесу ставить». Тут давила и внутренняя полемика с Ефремовым и МХАТами. Впрочем, мне кажется, что я не напрасно ввязался в это дело. Я выполнил свой долг перед шефом до конца. Я играл в сочиненном костюме и, в довершение, в белых носках.
В главке ходят упорные слухи, что Любимов не вернется. Зачем, скажите, тогда ему создание этой ассоциации и прочие затеи? Нет, он вернется, деваться ему некуда, ему скучно без российских сплетен и скандалов.
Вторник. «Кавказ». Утро
Почему, в конце концов, я не могу гордиться тем, что меня родила русская мать?! Что я русский по рождению и по паспорту?! Мы были с «Таганкой» в Израиле, они мои частушки воспринимали с восторгом. Я видел, как они гордятся своим происхождением, с каким
И то и другое мне противно. В нашем классе на Алтае учились евреи, немцы сосланные, молдаване высланные, калмыки, украинцы, русские, и никто из нас не был ущемлен, выделен и не заслуживал какого-то высшего внимания, кроме меня и дочери секретаря райкома — мы были начальниковы дети и по детскому недоразумению втайне знали, кто мы такие. Но это уже как бы классовое разделение, о котором мне стыдно вспоминать, потому что в новогоднюю ночь мы с братом находили под подушкой мандарины и колбасу и не имели права носить это в школу. А то, что евреи плохие люди, никто мне на Алтае не говорил. Я об этом узнал только в Москве от людей грамотных и цивилизованных, но, честное слово, я им не поверил и не верю сейчас. Отдельные евреи, как и отдельные русские, разумеется, нехорошие, но то — отдельные, как и отдельные немцы, но народ… причем тут весь народ? Неужели я должен оправдываться в этом и отчитываться перед господином Смирновым, что я не верблюд?
Есть люди, у которых аллергия на слово «русский», «русское», «русский дух». Так что теперь мне делать?
Суббота. Ухта, гостиница «Тиман»
Министром культуры РСФСР избран Юра Соломин. Это хорошо.
Воскресенье — отдай Богу
Вчера директор Дворца культуры и техники комплиментарил: как, каком напряжении я держу зал на протяжении всей встречи… не в пример Калягину, который показался не с лучшей стороны, скучно, утомительно.
Воскресенье
Закончу эти гастроли и начну новую жизнь.
Понедельник
Мы закончили первую «серию» по спектаклю «В. Высоцкий». Голос у меня звучал на «Баньке» идеально. «Ты идеально, по-моему, управляешься с фонограммой», — сказал мне вчера Ю. Медведев. Шеф после спектакля: «Валерий, не слушай никого. Это очень сильно действует. В спектакле этот прием возникает один раз. И становится понятно, что это — одна компания. Ведь он специально писал на компанию, на свою компанию». Хотя перед спектаклем Коля не преминул напомнить ему его же фразу, сказанную накануне: «Есть люди с хорошим вкусом, а есть люди с дурным вкусом. Так вот, это — дурной вкус». Шеф растерялся: «Ладно, пусть дурной, но будет так». — «Это ваше право, это ваш спектакль, но я остаюсь при своем мнении». Такие, как мне кажется, лишние перепалки. Но кто ему еще чего возразит, скажет?! Какой омерзительный монолог был произнесен им на второй репетиции «В. Высоцкого»: «Ваша система, ваши вшивые деньги, ваше советское воспитание» и пр. Как было стыдно за него, как хотелось встать и уйти, как хотелось крикнуть: «Да замолчите же вы, остановитесь в своем хамстве и холуйстве, да знаем мы не хуже вас про свое отечество!»
Филатов:
— Я, пожалуй, застрелюсь.
Жукова:
— А я повешусь.
Любимов:
— Вы свой фильм сняли?
Филатов:
— Да, снял.
Любимов:
— Тогда можете стреляться.
Филатов:
— Спасибо за разрешение.
Теперь все сваливают на Ефимовича. И что суточные маленькие, и что мы жить будем в казармах по 4 человека в комнате, и что — о ужас! — дети в «Живом» будут немцы. Такой контракт заключил Ефимович будто бы.