Таинственная история Билли Миллигана (др. перевод)
Шрифт:
Судья Дэвид Р. Кинворси.
Окружной суд общей юрисдикции Аллена,
Отделение суда по делам о наследстве».
4
18 декабря Билли позвонил писателю из мужского отделения больницы. Его сильно избил работник клиники. Юрист из Лаймы, назначенный судом попечитель, сделал полароидные снимки следов на спине, оставшихся от ударов шнуром от удлинителя. Все лицо Билли было в синяках, два ребра оказались сломаны.
Администрация больницы в пресс-релизе для прессы заявила, что после «размолвки с работником» у Миллигана обнаружены телесные повреждения, которые он, очевидно, нанес себе сам.
На следующий день, после визита адвоката Стива Томпсона, администрация больницы дезавуировала предыдущее заявление, подтвердив, что «после этого Миллигану были нанесены серьезные физические повреждения». Для проведения расследования вызвали как ФБР, так и дорожный патруль штата Огайо, чтобы по возможности передать дело в суд присяжных.
Томпсон ужасно разозлился из-за того, что рассказал ему сам Билли и его попечитель, и сделал заявление, которое вышло в свет только по радио. «У любого заключенного все равно сохраняются гражданские права, – сказал он репортеру. – А по закону штата Огайо пациенты клиник имеют свои права, описанные в недавних поправках в законе о психическом здоровье, – гражданские права пациентов. По закону Соединенных Штатов они также имеют и федеральные гражданские права. Эти права можно защищать в суде. Но пока рано говорить, что из этого выйдет».
На «Третьем ежемесячном пересмотре плана лечения», сделанном 2 января 1980 года, государственная больница Лаймы вынесла следующее решение:
«План лечения пациента является обоснованным и соответствует его состоянию.
Диагноз пациента:
1) психопатическая шизофрения (Руководство по диагностике и статистике психических расстройств-II, 295.5) с приступами диссоциации;
2) ИСКЛ. Антисоциальная личность, подтип враждебный (Руководство по диагностике и статистике психических расстройств-II, 301.7);
3) алкогольная зависимость (Руководство по диагностике и статистике психических расстройств-II, 303–2) в анамнезе;
4) наркотическая зависимость, стимуляторы (304.6) в анамнезе.
Несколько недель назад пациент был направлен в отделение интенсивной терапии, поскольку продемонстрировал неадекватное и насильственное поведение, направленное на работника клиники… По нашему мнению, на состояние пациента сильно повлияли посвященные ему негативные газетные публикации, и в целом он страдает “звездной болезнью”… Помимо этого, мистер Миллиган демонстрирует явные признаки истинного психопата, и с ним так же тяжело иметь дело, как с любым другим психопатом… Пациент также проявляет многие симптомы, характерные для истерической личности. Хотя это заболевание чаще наблюдается у женщин, известно достаточное число случаев истерической психопатии и у мужчин. Исключать это заболевание нельзя.
(подпись) Льюис А. Линднер, доктор медицины,
штатный психиатр, 04.01.1980.
(подпись) Дж. Уильям Макинтош, доктор философии,
психолог, 04.01.1980.
(подпись) Джон Доран, магистр искусств,
помощник психолога, 07.01.1980».
Разозлившись на то, что руководство больницы Лаймы не реагируют на постановление суда лечить Миллигана от расстройства множественной личности, Алан Голдсберри и Стив Томпсон подали жалобу за невыполнение распоряжений суда как на государственную больницу города Лайма, так и на департамент психического здоровья штата Огайо. Они настаивали на том, чтобы руководитель департамента перевел Миллигана в лечебное заведение с менее строгим режимом.
5
Когда распавшегося Билли Миллигана заперли в отделении усиленного режима больницы Лаймы, он раздобыл через одного из санитаров карандаш и начал первое письмо, обещанное писателю:
«Вдруг в дверях отделения номер двадцать два появился санитар и начал орать, угрожая пациентам.
“Так, вы, тупые ублюдки, сейчас этот сраный холл будут убирать! Валите! ЖИВО! – Он сделал паузу, набрал воздуха в легкие, перекатил окурок сигары на другую сторону рта и, окинув нас холодным взглядом, пробурчал: – Когда стекло уберут, вас, уродов, выпустят обратно, а пока катитесь к чертям по своим комнатам”.
Кучка пациентов повставала со своих жестких стульев и, как зомби, поплелась по коридору; захлопали тяжелые железные двери. Пациенты с ничего не выражающими лицами и повязанными на груди в качестве слюнявчиков полотенцами тащились еще медленнее, и санитары бесцеремонно подгоняли их ударами толстых кожаных ремней, лишив несчастных последнего достоинства. Поскольку торазин, проликсион, халдон, да и все остальные психотропные препараты позволяют держать пациентов в абсолютном повиновении, их пичкают этими таблетками, словно конфетами. Это абсолютно негуманно, но я все время забываю – за людей нас здесь не держат. Бах!
Я вошел в комнатушку два с половиной на три метра, от приступа клаустрофобии у меня напряглось и затвердело все тело, но я потянул дверь. Бах. Сидеть все время на кровати тяжко, но я все же устроился на обитом полиэтиленом матрасе. Поскольку деть себя было совершенно некуда, я направил все свое воображение на противоположную стену с растрескавшейся краской. Я развлекался тем, что выискивал на ней всякие очертания, придумывая, что это такое. Сегодня на старой облупленной стене возникали только лица, старые, страшные, демонические лица. Это было жутковато, но я не стал сопротивляться. Она надо мной смеялась. Я ее ненавижу. Чертова стена! Она пытается подползти все ближе и ближе и хохочет все громче. Стекающий со лба пот щипал глаза, но я все равно старался их не закрывать. Надо за ней приглядывать, иначе она с громким хохотом подползет ко мне и раздавит, уничтожив. Так что я буду лежать без движения и следить за этой чертовой ржущей во весь голос стеной. Четыреста десять невменяемых преступников тенями ходят по бесконечным коридорам этой богом забытой дыры. Меня злит, что государству хватило наглости назвать это место больницей. Государственная больница города Лайма. Бах!
В палате номер двадцать два наступила тишина, было слышно лишь, как сметают осколки. Кто-то разбил окно в зале, где мы сидим у окна на жестких грубых деревянных стульях. Сидишь, можешь курить. Но разговаривать нельзя, обе ступни должны стоять на полу, иначе жди больших неприятностей. Кто разбил окно? Теперь санитары вообще будут как бешеные, потому что им помешали играть в карты и кому-то придется сидеть с нами в зале, когда нас выпустят из наших конурок.
…Я пребывал в трансоподобном ступоре и ничего не слышал. Тело занемело и казалось пустым. Чертова хохочущая стена смолкла. Стена была стеной, а облупившаяся краска – облупившейся краской. Ладони стали холодными и липкими, в пустом теле звучало эхо бьющегося сердца. Меня начала душить сопровождавшая ожидание тревога, я ждал, когда можно будет выйти из этой клетушки, но лежал на кровати неподвижно, уставившись на стихшую и недвижимую стену. Я, ничтожный зомби в ничтожной клетке в ничтожном аду. Через пересохшие губы пыталась перелиться слюна, верный признак того, что психотроп пытается взять контроль над моим разумом, душой и телом. Бороться ли с этим? Или признать его победу? Поддаться третьему миру, чтобы избежать печальной реальности, лежащей за этой стальной дверью? Стоит ли вообще жить в этом мусорном баке для отбросов общества, у которых голова работает не так, как у всех? Чего я могу достигнуть и дать человечеству в этой бетонно-металлической клетке с чертовой ржущей и движущейся стеной? Сдаться? Эти и другие мысли неслись в голове, как будто пластинку на тридцать три оборота запустили на семьдесят восемь, становясь все настойчивее и настойчивее. Вдруг мое тело пронзил ужасающий электрический разряд, от которого расправились плечи, я выпрямил спину. Реальность, словно мощная пощечина, прервала мое оцепенение, так что занемевшие суставы захрустели. Что-то ползло по позвоночнику. Глюк? Прислушавшись к своим ощущениям, которых у меня оставалось уже не так много, я понял, что нет, не мерещится. Что-то действительно ползло по моему позвоночнику. А слепой страх к вещам беспощаден. Три пуговицы оторвалось. Я швырнул рубашку на пол и принялся ощупывать спину. Потом снова посмотрел на рубашку и увидел его, черного таракана сантиметра три длиной, который отбивал чечетку у меня на пояснице. Мерзкое насекомое было неопасно, но повергло меня в шок. Этот спиногрыз принял решение за меня. Я вернулся на эту сторону реальности, но еще помнил о своем внутреннем диалоге. Я отпустил маленького гаденыша. И втайне радовался, что почувствовал его присутствие, своей умственной и психической победе. Все же я не безумен. Я еще могу побороться. Я не проиграл, хотя и не победил. Я разбил окно, сам не знаю зачем».
Кроме того, писателю пришло письмо и от еще одного пациента Лаймы, датированное 30 января:
«Уважаемый,
перейду сразу к делу. В течение суток после того, как к Биллу приходил адвокат, его перевели из пятого отделения интенсивной терапии в девятое. В девятом режим строже.
Решение о переводе принял «состав команды» на ежедневной встрече. Билла это удивило и шокировало, но он держался молодцом…
Сейчас мы с Биллом общаемся только в рекреации. Так я узнал, что давят на него по полной. Он сказал, что ему запретили все визиты, звонить и писать до тех пор, пока он не уволит своих адвокатов. Ему также приказали прекратить работу над книгой, а санитары над ним издеваются. (Меня тоже обвиняли, что я помогаю Биллу работать над книгой, и я понимаю, что они не хотят, чтобы она вышла.)