Таинственная страсть. Роман о шестидесятниках

Аксенов Василий Павлович

Луна над городом взошла опять.Уже троллейбусы уходят спать.И словно ветры счастья,в мое окно стучатсялишь воспоминания.Воспоминания о давнем дне,когда однажды ты пришла ко мне,в дожде таком веселом,цветном и невесомомты пришла ко мне.Плывут в дома воспоминания,Слова любви, слова признания…

(И так далее, до конца.)

В толпе аплодирующих стояла в маленьком платьице на бретельках Ралисса Кочевая. Плывущее воспоминание коснулось и ее. Хм, подумала она, кажется, когда я впервый раз пришла в квартиру Барлахского, ребята так и говорили — у нее плащ невесомый.

В круг под фонарем быстрым шатким

шагом вышел Ян Тушинский. Он покусывал губы и заострялся: аплодисменты в чей-либо чужой адрес не то чтобы бесили, а как-то дьявольски его дезориентировали. Он вынул блокнот из кармана брюк: «Вот новый стих, дарю его всем деньрожденцам, а также, косвенно, и супруге моей Татьяне Этьеновне». Что поделаешь, часто путал «Аполлинарьевну» с «Этьеновной».

Я как поезд, что мечется столько уж летмежду городом Да и городом Нет.Мои нервы натянуты, как проводаМежду городом Нет и городом Да.Вce мертво, все запугано в городе Нет.Он похож на обитый тоской кабинет.………….В нем глядит подозрительно каждый портрет.В нем насупился замкнуто каждый предмет.………….А когда совершенно погасится свет,начинают в нем призраки мрачный балет.Чepma с два — хоть подохни! — получишь билет,Чтоб уехать из черного города Нет…Ну, а в городе Да — жизнь, как песня дрозда.Это город без стен, он — подобье гнезда.С неба просится в руки любая звезда.Просят губы любые твоих без стыда,бормоча еле слышно: «А, — все ерунда…»…………….Только скучно, по правде сказать, иногда,что дается мне столько почти без трудав разноцветно светящемся городе Да…Пусть уж лучше мечусь до конца моих летмежду городом Да и городом Нет!Пусть уж нервы натянуты, как проводамежду городом Нет и городом Да!

Пролетающий сбросил им сверху мгновенную радугу, и все озарились. Все-таки, этот Янк! Этот талант!

Поменьше бы «ангажэ», побольше бы свинга! Странно, что этот Янк мной еще не охвачен, подумала Ралисса. Девичий голос из зарослей туи крикнул в тоске: «Он гений!» — и это была Заря.

Потом под фонарем оказалась Нэлла. Стояла как дева удачи в лиловой тунике. Руки простерла Ваксону, потом Гладиолусу, потом Ослябе, потом всем. Взялась читать приношенье:

…Сегодня, став взрослее и трезвей,хочу обедать посреди друзей.Лишь их привет мне сладок и угоден.Мне снился сон: я мучаюсь и мчусь,лицейскою возвышенностью чувствпылает мозг в честь праздника простого.Друзья мои, что так добры ко мне.Должны собраться в маленьком кафена площади Восстанья в полшестого.Я прихожу и вижу: собрались.Благословляя красоту их лиц,плач нежности стоит в моей гортани.Как встарь моя кружится голова.Как встарь звучат прекрасные словаи пенье очарованной гитары.……………….…Я поняла: я быть одна боюсь.Друзья мои, прекрасен наш союз!О, смилуйтесь, хоть вы не обещали.Совсем одна, словно Мальмгрен во льду,Заточена, словно мигрень во лбу.Друзья мои, я требую пощады!И все ж, пока слагать стихи могу,я вот вам как солгу иль не солгу:они пришли, не ожидая зова,сказали мне: — Спешат твои часы, —И были наши помыслы чистына площади Восстанья в полшестого.

Когда она кончила читать и застыла с отведенной в сторону гор рукой, все трое виновников торжества встали перед ней на одно колено. К ним почему-то присоединился и повторил их жест каскадер Марик. Когда эти трое заметили четвертого, они встали, а Марик еще некоторое время оставался коленопреклоненным, пока не прилег на бок. Тут прошелестела мимо сценической площадки и села в траву девушка по имени Мисс Карадаг. Аххо скромно отошла, села на траву рядом с Колокольцевой и поцеловала девушку в губы. «От тебя пахнет Юстасом», — прошептала она ей прямо в ухо. С другого боку к юной

красавице подсела сама красавица Татьяна Фалькон-Тушинская: «Твое величество, как сладко от тебя пахнет Карадагом!» Милка ничего не отвечала, погруженная в печаль. Ах, как счастлива она была здесь все лето, пока не съехались все эти поэты! И художники, добавит тут всякий внимательный читатель. Да, конечно, никто не отрекается от литовского чудака и красавца. А те, кто прослеживают любовную ситуацию на этом курорте, оценят по заслугам его джентльменский такт, позволивший отогнать от мисс Карадаг все связанные с ним подозрения. Ну, вот, извольте, он сидит в значительном отдалении от Колокольцевой, за столом рядом с Миркой Ваксон и Анкой Эр, распивает с ними и с обаятельным сценаристом Мелоновым бутылку коньяку «Греми», принесенную последним в объемистом кармане чесучовых брюк, и рисует в своем альбоме портреты участников и участниц августовских торжеств, которые всем своим пылом, вдохновением и любовным трепетом полностью отвергают возможность каких-нибудь мрачных событий. Ну вот, например, скетч: Антоша Андреотис, губастый почти как Эр, тощий, в клоунских штанах с Портобелло, камлает, витийствует своими словесами перед двумя женщинами, похожими на мать и дочь; и обе любимы:

«Скрымтымным» — это пляшут омичи?скрип темниц? или крик о помощи?или у судьбы есть псевдоним,темная ухмылочка — скрымтымным?Скрымтымным — то, что между нами.То, что было раньше, вскрыв, темним.«Ты-мы-ыы…» — с закрытыми глазамив счастье стонет женщина: скрымтымным.Скрымтымным — языков праматерь.Глупо верить разуму, глупо спорить с ним.Планы прогнозируем по сопромату,Но часто не учитываем скрымтымным.…………………Скрымтымным — это не силлабика.Лермонтов поэтому непереводим.Вьюга безликая пела в Елабуге.Что ей померещилось — скрымтымным…А пока пляшите, пьяны в дым:«Шагадам, магадам, скрымтымным!»Но не забывайте — рухнул Рим,Не поняв приветствия: Скрымтымным!

Следующий скетч Юстинаускаса: Кукуш Лапидарьевич Октава, единственный в тоненьком пиджачке с галстухом а-ля Тифлис, держит ногу на табуретке, на колене гитара, лоб высоченный, тончайший усик. Исполняется новая песня про Амадея:

Моцарт на старенькой скрипке играет.Моцарт играет, а скрипка поет.Моцарт отечества не выбирает,Только играет всю жизнь напролет.

Припев: Григ Барлахский, Ваня Шейкин, Люба Октава и Таня Фалькон:

Ах, ничего, что всегда, как известно,Наша судьба то гульба, то пальба.Не оставляйте стараний, маэстро,Не убирайте ладони со лба.Коротки наши лета молодые,Миг — и развеются, как на кострах:Красный камзол, башмаки золотые,Белый парик, рукава в кружевах.

Припев: две пары в вальсе.

Где-нибудь на остановке конечнойСкажем спасибо и этой судьбе,Но из грехов своей родины вечнойНе сотворить бы кумира себе.

Припев: две пары увядают к его ногам.

И вдруг возникает новый ансамбль: Юнга Гориц с гитарой руках, Леон Коом с флейточкой и Катя Человекова с проникновенным бубном. Юнга поет:

Плыл кораблик вдоль канала,Там на ужин били склянки, —Тихо музыка игралаНа Ордынке, на Полянке.Я как раз посерединкеЖизни собственной стояла,На Полянке, на ОрдынкеТихо музыка играла.Это было на стоянке,Душу ветром пробирало, —На Ордынке, на ПолянкеТихо музыка играла.

Почти одной линией, почти не отрывая карандаш. Юста изображает в своем блокноте массовый восторг и аплодисменты. Мелькает панорама восточных склонов гор и западных небес. Мелькают страницы. Появляются портреты виновников торжества: протестант Вакса, дерзкий Гладиолус, вечный экспериментам Ослябя Ал.

Последний, в шортах спортобщества «Спартак», в сандалетах «Скороход», в брючных подтяжках и галстуке-бабочке, а также в шляпенции стиля «Холмс», выходит со своим золотым оружием в центр сценической площади. Канителин и Бабрасов — в углу площадки средь гнущихся под ветром туй. Исполняется «Композиция для чтения прозы XYZ». Первым читает известный гражданин Арбата Гладиолус Подгурский. Текст послесталинского байронита: «Как хороши, как дерзки были гуси!»