Таинственное чувство
Шрифт:
— И это все? — Филдз был явно разочарован.
— А что бы ты хотел услышать?
— Все, что ты перечислил, безусловно, очень помогает в жизни, однако при чем здесь красота? Да, это ваше загадочное чувство приносит пользу, но дает ли оно пищу для ума и наслаждение для души?
Гарт Йан досадливо взмахнул рукой.
— Честное слово, Линкольн, ты ведешь себя глупо. Это всего лишь ответ на твой вопрос: что позволяет ощутить это чувство. Не стоит и пытаться описать его подлинную природу. Возьмем твою способность различать цвета. Насколько я могу судить, единственный прок с нее в том, что она позволяет
Землянин открыл рот, чтобы возразить, но Гарт раздраженно отмахнулся от него:
— Знаю, знаю. Ты опять примешься лепетать про закаты солнца и прочее. Но что ты знаешь о прекрасном? Разве тебе знакома красота оголенного медного провода, по которому идет переменный ток? Разве ты ощущал изысканную прелесть индукционной катушки, когда к ней подносят магнит? Разве ты когда-либо наслаждался совершенством марсианской портвемы?
Филдз потрясенно смотрел на Гарта, глаза которого при последних словах подернулись мечтательной дымкой. Жалость к бедным, ущербным марсианам в мгновение ока покинула Линкольна.
— У каждой расы свои преимущества, — признал он, старательно задавив крошечного червячка зависти. — Но я не понимаю одного: за каким чертом вам понадобилось держать эту свою способность в тайне? У нас, землян, нет от вас никаких секретов.
— Уж не хочешь ли ты сказать, что мы поступаем неблагодарно? — с жаром вскричал Гарт. У марсиан неблагодарность считалась самым тяжким из грехов, и даже намек на нее заставил Йана позабыть об осторожности. — Мы, марсиане, никогда и ничего не делаем без веской причины. И уж конечно, не из эгоистических соображений мы сочли нужным утаить от вас свой великий дар.
Землянин иронично ухмыльнулся. Линкольн чувствовал: он нащупал нечто очень интересное, и единственный способ заставить Гарта выложить все — это задеть его гордость.
— Ах, ну конечно, вы развели секреты исключительно из высоких побуждений. С вами всегда так — куда ни ткни, всюду обнаруживается стремление помочь ближнему.
Гарт Йан сердито прикусил губу.
— Ты не имеешь права так говорить.
Он хотел пощадить Филдза и промолчать, дабы тот сохранна душевный покой, но насмешка над альтруизмом марсиан стала последней каплей. Злость и обида овладели Гартом, и он решился.
Голос его прозвучал холодно и недружелюбна
— Я объясню по аналогии. — Прикрыв веки, марсианин смотрел прямо перед собой. — Ты сказал мне, что я живу в стоящем из осколков света и тени. Ты описал мне свой мир, бесконечно прекрасный в своем разнообразии. Я выслушал тебя, однако твои слова ничуть меня не тронули. Я никогда не знал цвета и никогда его не узнаю. Нельзя испытывать нужду в том, чего никогда не имел.
Но что, если бы ты мог на пять минут поделиться со мной своей способностью воспринимать цвета? Что, если бы на пять минут я прикоснулся бы к чуду, какое мне и не снилось? Что, если по истечении этих пяти минут я навсегда лишился бы возможности ощущать это? Стоят ли эти пять минут наслаждения долгих лет сожалений? Стоят ли они того, чтобы до конца жизни страдать, чувствуя себя неполноценным калекой? Разве не гуманнее было бы никогда не говорить мне о самом существовании цвета, не подвергать искушению?
Марсианин не договорил, а Филдз уже возбужденно вскочил на ноги — невероятная догадка осенила его.
— Так ты хочешь сказать, что землянин может испытать это ваше марсианское чувство?
— Всего на пять минут в жизни, — сказал Гарт. Взгляд его сделался еще более мечтательным, чем прежде. — Но эти пять минут... — Он смущенно оборвал себя и сердито посмотрел на собеседника. — Ты узнал гораздо больше, чем требуется для твоего спокойствия. Посмотрим, умеешь ли ты держать слово.
Марсианин поспешно поднялся и, тяжело опираясь на трость, похромал прочь со всей быстротой, которую позволяло ему земное тяготение. Линкольн Филдз не пытался остановить его. Он задумался.
Пещера была столь огромной, что ее свод терялся в туманной дымке, сквозь которую пробивались лучи расположенных на равном расстоянии друг от друга светящихся шаров. Лицо овевали слабые токи нагретого вулканическим теплом воздуха. Перед Линкольном Филдзом раскинулся широкий проспект главного подземного города Марса.
Неловко переставляя ноги, Филдз подковылял к дому Гарта Йана. К каждой подошве крепилось свинцовое грузило в шесть дюймов толщиной. Мера крайне неприятная, но необходимая, поскольку в слабом тяготении Марса непривычные мышцы землянина могли довести до беды.
Марсианин удивился визиту приятеля, с которым не виделся добрых полгода, и ничуть не обрадовался. Филдз заметил это с первого взгляда, однако лишь мысленно усмехнулся. Отдавая дань вежливости, они поприветствовали друг друга и обменялись несколькими незначительными фразами.
Филдз затушил сигарету в пепельнице, сел прямо и заговорил, резко сменив беззаботный светский тон на серьезный и деловой:
— Я пришел, чтобы попросить тебя дать мне те пять минут, о которых ты говорил в нашу прошлую встречу. Эго возможно?
— Вопрос риторический? В ответе он явно не нуждается. — Гарт говорил с нескрываемым презрением.
Землянин пытливо разглядывал своего визави.
— Не возражаешь, если я в нескольких словах объясню свое желание?
Гарт холодно улыбнулся.
— Это ничего не изменит.
— И все же я попробую. Дело в том, что я родился и рос в роскоши и в результате стал крайне избалован. Со мной ни разу не случалось такого, чтобы я чего-то захотел и не получил желаемого — в рамках разумного, конечно. Мне просто неизвестно, что это такое — неосуществленное желание. Понимаешь ли ты, о чем я?
Ответа не последовало, и он продолжал:
— Я обрел счастье в прекрасных зрелищах, прекрасных словах, прекрасных звуках. Красота стала моим кумиром. Одним словом, я эстет.
— Очень интересно. — Каменное лицо марсианина не смягчилось ни на йоту, — Но какое отношение все это имеет к нашему делу?
— А такое: ты рассказал мне о неизведанной красоте. О красоте, которой я не знаю и которую не могу даже представить. И ты сказал, что можешь приоткрыть ее для меня, если пожелаешь. Идея мне понравилась. Более того, она захватила меня. Мне захотелось попробовать. А как уже говорилось, если мною овладевает некое желание, я всегда поддаюсь искушению.