Таинственный возлюбленный
Шрифт:
— Можно подождать еще месяц, Пепе… — Марикилья слабо улыбнулась, но тут же снова беспокойно вгляделась в лицо Рамиреса. — Нет, прости, но я не верю тебе! Что-то произошло… Ужасное… Погибли все лозы, да? Мы совсем разорены?
Дон Рамирес отвернулся и вместо ответа качнул на колене дочь.
— Спой-ка нам эту замечательную песню, которой научил тебя падре Челестино. Ну, эту, про милую смуглянку…
— Нет, я лучше спою вам ту, что поют в лавочке у Франсины. — И лукаво склонив голову набок, Клаудиа запела глуховатым, но верным голоском:
Сын единственный у графа, Сын один во всем роду. Он— Замолчи-ка, малышка, — вдруг остановил ее дон Рамирес и потупился. — Ты замечательно поешь, но маме, наверное, нездоровится, раз она не хочет играть с нами… Знаешь, а что если ты отправишься сегодня в Мурнету и пробудешь там до утра? У Гедеты заболел какой-то родственник в Матаро, я ее отпустил, а у нас как раз овца должна объягниться… Правда, там Перикито, да в этом деле, скорее, нужна женская рука. А ты у нас уже взрослая и отличная хозяйка… и на тебя можно положиться? Я прав, Клаудита? — В голосе Рамиреса звучали гордость и странная тоска.
— О, конечно, папа! — Клаудилья была бесконечно счастлива, что ей доверяется такое ответственное дело.
— Тогда поцелуй меня покрепче… Еще крепче. И ступай с Богом… Пока, Клаудита!
Клаудию не пришлось просить дважды, и уже вскоре после этого она шагала по дороге, меся грязь каблучками стоптанных туфель и распевая не дослушанную родителями песенку:
Дал король ему одежду, Целый город — госпожа [22] …22
Перевод Д. Самойлова.
Поначалу, сидя в кошаре и ожидая ответственного момента, она мечтала о том, как овца, благодаря ее заботе, принесет сразу много здоровых ягнят и как она их сама вырастит, и они с папой их продадут, получат много денег и наконец станут богаты и счастливы. Но день тянулся, а овца все не ягнилась. Вскоре девочка уже забыла, зачем пришла сюда, и остаток дня провела в играх, в которых ей никто не был нужен. Сидя на полуразвалившихся ступенях, в заброшенном саду, она чувствовала себя не бедной девочкой в полотняном платьице, а сказочно-прекрасной доньей Бланкой, заточенной в башне жестоким королем. Смешивая времена и персонажи, Клаудилья то громко декламировала монолог Андромахи, то шептала молитвы, то пела старинные романсеро… И только одного недоставало ей в этой игре — того смелого неведомого рыцаря, который бросил бы королевский дворец и, вспомнив детство, примчался в Мурнету на взмыленном, покрытом хлопьями белой пены Бабьеке…
Незаметно спустилась ночь. Подул свежий морской ветер, густая лунная тень от дома легла на пробившуюся недавно траву, и белесоватые полутона деревьев слились вдали в одно неясное пятно. Какое-то странное полугрустное-полумечтательное настроение охватило девочку. Все ее мысли и чувства приобрели особенную мягкость и гармоничность, тоже переходящие в полутона. Ее вновь охватило стремление к чему-то хорошему, в голове забродили мечты о будущем, и беспричинные слезы подступили к глазам. Незаметно для себя она даже начала тихонько всхлипывать… Но вдруг сквозь эти легкие, девические слезы она увидела, что на каменных плитах двора, словно из-под земли, появились два кролика — появились и мгновенно исчезли, словно испарились. Потом затрещала и сорвалась с петли дверь старого сарая, и там что-то шевельнулось. Девочке показалось, что она нечаянно стала участницей какого-то волшебного представления, и, поднявшись со ступеней, Клаудилья смело направилась к сараю, в котором, как ей показалось, скрылись кролики, никогда раньше здесь ею не замечаемые. Внутри стоял зеленый сумрак от плюща, заполонившего весь сарай. В углу что-то вздохнуло, Клаудиа сделала шаг и… рухнула на колченогую кровать, густо поросшую влажным мхом. Руки ее коснулись чего-то теплого.
— Кто здесь? — прошептала она, не испытывая, впрочем, особого страха, хотя и отпрянула от неожиданности.
— Простите меня, сенья [23] . Это я, Педро. Я…
— Но я не знаю никакого Педро! А впрочем, папа мне что-то говорил. Что вы здесь делаете?
— Да разве вы не знаете!? Я уже не первый год служу у вашего отца, а с осени дон Рамирес стал платить мне по десять реалов в месяц. Только я скоро ему сказал, что за такую работу можно и одними харчами — с овцами-то не густо… — Ломающийся мальчишеский голос вдруг сбился. — Дон Рамирес, сенья, он такой хороший, ему служить — уже честь…
23
Сенья — простонародное обращение к знатной женщине в Испании.
— Я, представьте себе, и сама хорошо знаю своего отца. Но что вы делаете здесь? И откуда здесь кролики? — задала наконец Клаудита наиболее волнующий ее вопрос.
— Кролики? Да я, вот…
— И выйдите, пожалуйста, на свет, а то можно подумать, что я разговариваю с привидением!
Кровать заскрипела, зашаталась, и в проеме, залитом лунным светом, показалась фигура худого, но широкоплечего мальчика лет тринадцати с белым кроликом на руках.
— Педро Сьерпес к вашим услугам, сенья. А это, — указал он на кролика, к которому Клаудиа уже в восторге протягивала руки, — Фатьма. Или нет? — Он бесцеремонно поднял кролика за уши, вглядываясь в низ серого брюшка. — Нет, это — Редуан [24] .
24
Фатьма и Редуан — пара постоянно ссорящихся влюбленных, герои испанской народной баллады.
— Дайте мне его! И чего вы шастаете тут ночью, когда отец приказал вам следить за овцами?
Мальчик ссутулил широкие плечи.
— Вы сидели такая грустная, бормотали невесть что, вот я и подумал, надо бы вас развлечь и выпустил их. Вы такая необыкновенная, сенья…
— Ах, называйте меня лучше просто Клаудита! А вы умеете скакать на лошади?
Но не успел Педро ответить, как из загона послышалось жалобное блеяние.
— Скорее, это она ягнится! — И оба побежали внутрь, перебегая из темной полосы в светлую.
К несчастью, несмотря на все их старания, двойня, принесенная овцой, к рассвету погибла, превратившись из хорошеньких шелковых комочков в осклизлые холодные трупики. Клаудита поначалу была необычайно расстроена. Но проведенная вместе ночь — время, убирающее много наносного и ненужного, — и совместные усилия так объединили детей за эти несколько часов, что под утро Педро уже говорил Клаудите «ты» и как самый настоящий гранд сопровождал свою даму, не отнимая руки от сердца, изо всех сил стараясь не смотреть на крошечные бугорки грудей, слегка приподнимавшие скромное платье.
— До свидания, дорогая Клаудита, — тихо сказал он, прощаясь у старых городских ворот. — Я никогда не забуду этой ночи. И чтобы я поверил в то, что она действительно была, дай мне что-нибудь на память.
— Ты говоришь, прямо как настоящий кабальеро взрослой даме! — рассмеялась девочка. — Что же я тебе дам, у меня ничего нет. Впрочем, вот что. — И Клаудита решительным рывком разорвала пополам свою простую желтую косынку. — На, бери. — И весело рассмеялась своей проделке.
Педро благоговейно прижал камку к губам и спрятал за пазуху.