Таинство христианской жизни
Шрифт:
Однако в процессе самоопределения тварных разумных существ мы стоим пред явлением, не обладающим абсолютной свободой, творящим все вне всякой зависимости от чего бы то ни было другого. Мы, тварь, вызваны из небытия в бытие волею Сущего изначально. Вне сего Сущего для нас нет никакого положительного бытия, и создать таковое из ничего, из самих себя, мы не можем. Этим свойством мы не обладаем. Таким образом в процессе нашего самоопределения мы стоим пред лицом Божественного бытия, Которое предложено нам для избрания. Мы можем только включиться в это Бытие, но никак не создать какое-либо иное.
Когда эрудит встречается с человеком, мало читавшим, то он с презрением уклоняется от него. Когда второй не видит любви в эрудитебогослове, то он также с жалостью смотрит на него и не имеет с ним почвы для общения в молитве. И обоим им скучно быть вместе. Оба несовершенны, но все же второй ближе к подлинной жизни, чем первый.
Можно так сказать: когда мы пытаемся выйти
Не знаю, может ли вообще кто бы то ни было претендовать на то, чтобы утверждать себя действительным обладателем сверхрелигиозного, то есть сверхконфессионального опыта, иначе говоря, что он до конца прошел путь всех религий: браманизма, буддизма, ислама, христианства? Во всяком случае я должен исповедать, что не считаю себя таковым. Но это не значит, что я непременно и неправ в своем суждении. Хочу сказать: если я теперь утверждаю, что Бог есть Персональный Бог, то это может быть вполне самой последней истиной; и утверждающие обратное, то есть Божество как сверхличное, — неправы. «Не претендовать» в данном случае значит: ясно видеть невозможность логической демонстрации, доказательства, чего в сущности все ждут и ищут. Доказательства, с необходимостью, как в математике, приемлемого. Откровение о Троице есть последний предел, высшее познание о Боге, дающее ответ на все наши проблемы в плане человеческой истории и общества. Эта проблема явилась центральной проблемой всего моего существования после того, как я отказался от моей деперсонализации, обезличения. Отказался же я не потому, что так дорожил моей данной реальностью, моим настоящим состоянием, но потому, что все мое существо убеждалось, что совершенное Абсолютное Бытие не может быть иным, как Персональным. И человек, по образу Бога сотворенный, тоже персона. Итак, ясно сразу, что в тот самый момент, когда мы получаем откровение о Боге как Персоне: «Аз есмь Сын»… мы осознаем, что мы тварь и еще не актуализированные вполне персоны. Основываться на нашем повседневном опыте нашей индивидуальности при решении проблемы о Боге не приходится. Единственный путь — вера в Откровение. Это условие — вера в Откровение — нисколько не умаляет человеческий разум. Требовать, чтобы наш разум непременно был до конца внедогматическим, то есть без предписаний свыше, до конца автономным — равносильно оставить его в пределах той функции нашего существа, которая предназначена для нашей борьбы за существование, внешнее, физическое, и отчасти психическое. Мы видим из опыта всех предыдущих времен, всех великих религий и философских систем, что человеческий ум не может перешагнуть представления о Боге, свойственного всем им: где Бог понимается, скорее всего, как пространственно и временно беспредельный, объемлющий все сущее не как нечто тварное, вызванное волею Творца из небытия, но как его онтологическое продолжение, как эманацию ЕДИНОГО. И сие ЕДИНОЕ и есть Абсолютный, сверхличный Бог… То есть, иначе говоря, если мы будем возводить низшие состояния бытия к высшим, то постепенно мы дойдем до полного отожествления (идентификации) с Самим Началом, то есть Богом. Нет грани по сущности. Все сущее будет единосущным своему Началу. И это движение мысли также непременно исключает аспект персональный в Абсолюте.
Отнять сие измерение персоны в Абсолюте — равносильно лишению Его всякого смысла. И если смысл для нас есть нечто такое, без чего все теряет какую бы то ни было ценность, то проблема персоны связана также с проблемой смысла. И если заключить смысл в любовь, то бытие без любви есть нечто мертвое, скорее небытие. А когда речь идет о любви, то непременно там есть и персона, даже не одна. Откуда Откровение о Боге Троичном является неразрывно связанным со всем вышеупомянутым, то есть смыслом в самом глубоком и вечном понимании его; Любовью в ее также вечном аспекте, и непременно при числе персон более чем ОДНА.
Итак, в силу известных стечений обстоятельств моей личной «истории», Откровение, данное Моисею, стало для меня одним из самых важных этапов (и не только в личной моей жизни, но и в плане общей человеческой истории). В словах «Аз есть Сын» я усмотрел идентификацию между «Аз» и Бытие. Вне сего «Аз» нет абсолют но ничего внеипостасного, то есть чего бы не обнимала вполне и совершенно Ипостась. Бог наш есть Бог Ипостасный в абсолютном смысле этого слова.
Конечно, как Моисей ощутил недостаточность данного ему Откровения и заповедал евреям ожидать иного ПРОРОКА, Который возвестит ВСЮ Истину (см.:Втор.18:1519), так и я, восприняв Бога как Персону, ощутил некий «холод» метафизического одиночества. Если никого другого нет, кто бы разделил с Ним как бы то ни было факт Его Бытия, то, во что Сам Он погружен? Этот вопрос кажется сперва чрезмерно «антропоморфическим». Но, полагаю, это только внешнее и первое впечатление. Существо дела остается во всей силе. Так, сотворив человека, Бог сказал затем: «Не хорошо быть человеку одному; сотворим ему помощника, соответственного ему» (Быт.2:18). Следовательно, ипостась, как образ Бога, единая — недостаточна. Необходимо большее число… Сколько? По отцам — ТРИ достаточно, чтобы разорвать противостояние двух, чтобы внести момент, который, устранив противостояние, расширяет акт любви до беспредельности. Три в Троице равно бесчисленному множеству.
Человечество многоипостасно… Не три, а миллиарды. Но эти миллиарды не вносят разногласия в «образ», так как ТРИ равны миллиардам по смыслу разрыва противостояния.
Итак, в моей жизни произошел еще раз глубокий переворот. Я возвратился к моему прежнему образу молитвы: персоны к Персоне. И снова сия молитва стала в центре всего моего бытия. И то, что в первом случае привлекло меня — беспредельность космоса и времени, — отступило на второй план/стало лишь «местом» моей с Ним встречи и лицом к Лицу вывело меня за узкие пределы и времени, и пространства, и космоса, и всех иных аспектов космической мировой жизни.
Все мы сыны падшего Адама, и во всех нас живет склонность к тому же адамову, вернее, люциферическому движению, а именно: отвергнуть единственное, неповторимое ИПОСТАСНОЕ воплощение Бога Слова.
Иначе говоря — все мы склонны к «гностицизму», который может принимать различные формы и нюансы, но который по существу всегда остается одним и тем же — отвержением ПЕРСОНЫ как Носителя Абсолютной полноты Бытия. Для гностика, для представителей всех иных религий свойственно рассматривать отношения между человеком и Богом, скорее, как «уровень» бытия. Тогда как для нас — это встреча Персон, единственных, никогда неповторимых, вечно пребывающих.
Персонализм — центральная проблема наша, главный пункт нашего расхождения со всеми формами гносиса, со всеми иными религиями… Пусть в значительно уменьшенной мере, но все же тот же самый момент разделяет нас с римо-католиками. Последние не могут идти до полного отвержения принципа персоны в Троице-Боге, но неизменно проявляют некую тенденцию к умалению принципа персоны, к признанию за сверхличною сущностью — preeminence преобладания, первенства места. Чтобы отстранить радикальным образом из нашего символа эту двусмысленность, мы категорически отказываемся принять в Символе веры слово «филиокве»… Не требуются нам различные толкования, «смягчающие» смысл этого слова. Оно так или иначе возвращает дух человека все к той же основной ошибке римо-католицизма, то есть признанию преобладания безличного (сверхличного), ОБЩЕГО над Персональным — частным.
Для меня лично это имеет столь важное значение, что я вижу себя не в состоянии согласиться с «филиокве», даже если все епископы мира соберутся на некий вселенский собор и утвердят сей догмат римо-католичества.
Вне этого догмата (filioque), то есть при православном видении Божества, а следовательно, и видении человека (антропология) невозможно мыслить догмат непогрешимости Папы Римского. Сей догмат сам по себе настолько далеко уводитхристианство от его подлинного характера и смысла, что я просто не могу узнать ни Христа, ни человека в римо-католичестве. Недаром и внешне выражение их лиц так отлично от выражения православного человека. Но это уже другой момент, и не о нем сейчас у нас слово.
Люди без конца ищут умножения своих познаний. Но обычно они теряются в «бесконечном», чтобы не сказать, в порочной бесконечности количества, так сказать, в плане горизонтальном. Есть, однако, в данном нам Откровении некое иное познание, а именно: откровение о последних измерениях Бытия. И когда сии последние измерения открыты нам, излишним становится для нас персонально искать познаний горизонтального плана. Мы можем веками изучать литературу всего мира, всех культур, всех религий… но что это даст нам? Так дух наш, убедившись до глубин своего существа, что Бог — единый в Существе, но Троичный в Лицах — есть воистину наш единый Бог, Бог Истина; и научившись личной, персональной молитве сему Персональному Богу, мы уже ничего большего не находим в книгах, которые попадаются нам на глаза. Прочитывая одну за другою, мы находим иногда выражения познанной нами Истины, выражения, несколько иные по форме, но те же по существу своего содержания. В большинстве же случаев мы встречаемся с непрестанным кружением умов людских вокруг тайны Бытия, почти бессмысленным водоворотом самых различных догадок, гипотез и только теряем молитву нашу, теряем драгоценное наше время, которое по существу своему есть «место» нашей встречи, та область, где совершается процесс нашего роста от момента нашего сотворения Богом нас как чистых потенций до момента, когда сия чистая потенция станет «чистым актом», то есть до конца осуществленной, актуализированною.