Таинство
Шрифт:
Прежде чем Стип успел возразить, она схватила мешок и, заторопившись вниз по склону, исчезла из вида.
Только теперь, глядя, как она спускается, Уилл понял, что гроза почти кончилась. Ливень перешел в мелкий дождик, мрак рассеивался. Он даже увидел огоньки в долине. И конечно, испытал облегчение, но не такое сильное, как ожидал. Мысль о возможности вернуться домой была приятной, но это означало расставание с человеком, который стоял у него за спиной, положив ему на плечо тяжелую руку в кожаной перчатке.
— Ты видишь отсюда свой
— Нет… Пока не вижу.
— Понемногу прояснится.
— Да, — сказал Уилл, который только теперь начал ориентироваться.
Он шел наугад, обогнул половину долины и теперь смотрел на деревню совсем с другой стороны. Ярдах в тридцати вниз от гребня, на котором он стоял, была тропинка. Она должна вывести на дорогу, которая привела его к зданию Суда. Если на развилке он свернет налево, то вернется в Бернт-Йарли, а там уж как-нибудь добредет до дома.
— Тебе пора, мальчик. Наверняка у такого замечательного парня любящие родители. — Рука в перчатке сжала его плечо. — Я тебе завидую, потому что своих родителей не помню.
— Мне… очень жаль, — неуверенно сказал Уилл.
Он не был уверен, нуждается ли в сочувствии такой человек, как Джекоб Стип. Однако тот благосклонно принял его слова.
— Спасибо, Уилл. Сострадание — важная черта характера мужчины. К сожалению, наш брат часто им пренебрегает.
Уилл услышал, как дыхание Стипа замедлилось, и стал дышать в такт.
— Тебе нужно идти, — сказал Джекоб. — Родители будут волноваться.
— Нет, не будут, — ответил Уилл.
— Они наверняка…
— Не будут. Им все равно.
— Не могу в это поверить.
— Это так.
— И все-таки ты должен быть любящим сыном, — возразил Стип. — Будь благодарен за то, что их лица всегда перед глазами. И когда ты их зовешь, они откликаются. Поверь, это лучше, чем пустота. Лучше, чем молчание.
Джекоб снял руку с плеча Уилла и легонько ткнул его в спину.
— Ступай, — сказал он тихо. — Будешь тут стоять, превратишься в ледышку. И тогда мы больше не встретимся.
Уилл, услышав это, воспрянул духом.
— А мы еще встретимся?
— Конечно, если ты захочешь меня найти. Но, Уилл, пойми… Мне не нужна собачка, которая будет сидеть у меня на коленях. Мне нужен волк.
— Я могу быть волком, — сказал Уилл.
Он хотел повернуть голову и через плечо посмотреть на Стипа, но подумал, что кандидату в волки не стоит этого делать.
— Тогда, как я и сказал, найди меня, — повторил Стип. — Я буду недалеко.
И с этими словами он подтолкнул Уилла, и тот двинулся вниз по склону.
Уилл не оглядывался, пока не вышел на тропинку, а когда оглянулся — ничего не увидел. По крайней мере, ничего живого. Только черную вершину холма на фоне прояснившегося неба. И звезды между туч. Но их величие было ничто в сравнении с лицом Джекоба Стипа. Лицом, которого он не видел. По пути домой Уилл создал в воображении сотни версий этого лица, каждая следующая прекраснее предыдущей.
А тем временем из окон дома проливался мягкий свет, в камине плясал огонь.
«Даже волку хочется иногда посидеть у камина», — подумал Уилл.
Он постучал в дверь, и его впустили.
VI
На следующий день он не пошел на холм, чтобы найти Джекоба. И через день тоже. Вернувшись домой, он выслушал поток обвинений (мать сотрясалась в рыданиях, уверенная, что он погиб, а отец побелел от ярости, будучи в такой же уверенности, что он живехонек) — и теперь боялся выйти за порог. Вообще-то Хьюго был человек не свирепый. Он гордился своей рассудительностью. Но в данном случае сделал исключение и так поколотил сына (почему-то выбрав для этого книгу), что для обоих дело кончилось слезами: Уилл плакал от боли, отец — от душевных страданий, причиной которых было то, что он потерял контроль над собой.
Его не интересовали объяснения Уилла. Он просто сказал сыну, что ему, Хьюго, наплевать: пусть Уилл бродяжничает хоть всю свою никчемную жизнь, но с Элеонор дела обстоят иначе, и разве ей выпало мало страданий?
Поэтому Уилл оставался дома, со своими синяками и злостью. По прошествии сорока восьми часов мать попыталась заключить мир: сказала, что была перепугана до смерти, боялась, что с ним случилось что-то ужасное.
— Почему? — мрачно спросил он.
— Что ты имеешь в виду?
— Почему тебя беспокоит, случилось со мной что-то или нет? Раньше тебе было безразлично…
— Ах, Уильям… — сказала она вполголоса.
В ее тоне почти не было упрека. Главным образом печаль.
— Тебя это ничуть не беспокоит, — заявил он без обиняков. — И ты сама это знаешь. Ты всегда думаешь только о нем.
Ему не нужно было объяснять, о ком именно.
— Я для тебя ничего не значу. Ты сама так сказала.
Это не вполне соответствовало действительности. Она никогда такого не говорила. Но его ложь была похожа на правду.
— Я наверняка не это имела в виду, — сказала она. — После смерти Натаниэля мне так тяжело…
С этими словами она потянулась к его лицу и осторожно погладила по щеке.
— Он был такой… Такой…
Уилл едва слушал. Он думал о Розе Макги, о том, как она прикасалась к его лицу и тихо с ним говорила. Только она при этом не вспоминала о ком-то другом. Она сказала, какое он сокровище, просто золото, такой проворный. Эта женщина, которая и имени-то его не запомнила, увидела в нем качества, которых не замечала родная мать. Это печалило Уилла и в то же время злило.