Таинство
Шрифт:
— Это какое-то откровение? — сказал Хьюго самым ироничным тоном, на какой только был способен.
Уилл не стал отвечать на этот циничный вопрос.
— Ну? — настаивал Хьюго. — Откровение? Потому что если ты что-то о них знаешь, то я — нет. И хочу услышать, что тебе известно.
— Какая разница? К тебе это не имеет ни малейшего отношения.
— Разница в том, что у меня будет больше шансов выжить, когда я встречу их в следующий раз, потому что буду знать, с чем имею дело.
— Больше ты их не увидишь, — сказал Уилл.
— Ты говоришь это так уверенно.
— Ты сказал, что Стипу нужен я, — ответил Уилл. — Я упрощу
На лице Хьюго появилось выражение непритворной тревоги.
— Он тебя убьет.
— Это будет не так-то просто.
— Ты не знаешь, что он собой представляет…
— Знаю. Можешь мне поверить. Прекрасно знаю. Мы провели вместе последние тридцать лет. — Он прикоснулся к виску. — Он обитал в моей голове, а я — в его. Как русские матрешки.
Хьюго посмотрел на сына, на его лице снова появилось испуганное выражение.
— И откуда ты такой взялся на мою голову? — сказал он, глядя на Уилла, словно перед ним была ядовитая змея.
— Полагаю, благодаря зачатию, отец.
— Господь знает, я пытался наставить тебя на путь истинный. Но теперь вижу: у меня не было ни малейшего шанса. Ты с самого начала был поражен до глубины твоей ничтожной душонки гомосексуализмом, безумием, извращением.
— Гомосексуалом я был еще во чреве, — спокойно заметил Уилл.
— И не говори об этом с такой чертовой гордыней!
— А, так вот оно — худшее из зол, — возразил Уилл. — Я гомосексуалист — и мне это нравится. Я безумен — и меня это устраивает. И я до глубины своей ничтожной душонки извращенец, потому что я умираю и претворяюсь в нечто новое. Ты этого еще не понял. И возможно, никогда не поймешь. Но именно это и происходит.
Хьюго смотрел на Уилла не отрываясь. Он так сжал губы, что, казалось, больше никогда не произнесет ни слова. И уж точно ни слова не скажет Уиллу. Но этого и не потребовалось, по крайней мере сейчас, потому что раздался тихий стук в дверь.
— Можно? — спросила Адель, просовывая голову в палату.
— Заходите, — разрешил Уилл и перевел взгляд на Хьюго. — Воссоединение семейства в основном закончилось.
Адель подошла к кровати и поцеловала Хьюго в щеку. Он принял поцелуй молча, не сделав ответного движения, что совсем не огорчило Адель..
«Сколько раз она его так целовала?» — подумал Уилл.
Хьюго принимал ее поцелуи как должное.
— Я принесла тебе зубную пасту, — сказала она, роясь в сумочке.
Положила тюбик на тумбочку у кровати. Уилл увидел яростный огонек в глазах отца — естественно, его поймали на склерозе: он собирался попросить то, что уже просил. Адель ни о чем таком не подозревала — Уилл видел, как она счастливо болтает в присутствии Хьюго, как рада за ним ухаживать, разглаживать простыни, подбивать подушки, хотя он не выказывал ни малейшей благодарности.
— Ну, я вас оставлю, — сказал Уилл. — Пойду покурю. Буду ждать вас в машине, Адель.
— Хорошо, — сказала она, погруженная в заботы о предмете своей любви. — Я быстро.
— Счастливо, па, — сказал Уилл.
Он не ждал и не получил ответа Хьюго снова изучал потолок остекленевшим взглядом человека, у которого на уме более важные мысли, чем о своем ребенке, которому лучше бы и не родиться.
III
Уйти из палаты было все равно что оставить поле боя. Исход стычки оставался неясен, но каким бы мучительным ни был состоявшийся разговор, он
Бредя по унылым коридорам к выходу, Уилл понял, что Стип с самого начала признался: он не ведает своих корней. Разве он не говорил о себе как о человеке, который не помнит родителей? А позднее, рассказывая об озарении, он создал идеальный образ собственного исчезновения: его тело терялось в водах Невы; Джекоб в волке, Джекоб в дереве, Джекоб в птице?..
Под открытым небом стало прохладно, воздух был прозрачный и чистый. Уилл закурил и стал размышлять, что делать дальше. Часть того, что говорил Хьюго, не лишена смысла. Стип теперь и в самом деле опасен, и Уилл должен быть настороже, имея с ним дело. Но он не мог поверить, что Стип просто хочет его убить. Они слишком тесно связаны, их судьбы переплелись. Это произошло не по желанию Уилла — подтверждением были собственные слова лиса. Если в странном кружке это животное было агентом Стипа (а Уилл в этом не сомневался), то оно выражало его надежды. А когда животное говорило об Уилле как о своем освободителе, то разве за этим не скрывалось пожелание Уиллу раскрыть загадку происхождения Джекоба и Розы?
Он закурил вторую сигарету, а когда закончилась и она, зажег третью — он отчаянно нуждался в никотиновой эйфории, чтобы мысли прояснились. Уилл знал, что единственный способ разрешить загадку — это поговорить со Стипом откровенно. Отправиться к нему, как он сказал Хьюго, и молиться, чтобы стремление Стипа к самопознанию перевесило его страсть к убийству. Уилл знал эту страсть, знал, как пролитая кровь обостряет чувства. Та самая рука, что держала сейчас сигарету, когда-то загоралась, сжимая нож. Радовалась злу, которое способна причинить. Он и сейчас мог представить тех птиц, как они сидели нахохлившись в развилке замерзших ветвей, как мигали глазами-бусинками…
«Они видят меня».
«А ты тоже смотри на них».
«Я смотрю».
«Обездвижь их взглядом».
«Я обездвиживаю».
«А теперь кончай дело».
Он почувствовал, как дрожь удовольствия прошла по спине. Даже по прошествии стольких лет, повидав много такого, что по жестокости и масштабу далеко превосходило эти маленькие убийства, совершенные им самим, он продолжал чувствовать запретное наслаждение. Но были и другие воспоминания, по-своему не менее сильные. Теперь он вызвал одно из них и поставил между собой и ножом: Томас Симеон, который стоит посреди распустившихся бутонов и протягивает один-единственный лепесток.