Так было. Нестандартные сюжеты
Шрифт:
Немец, Пауль, ему лет около пятидесяти, предлагает выпить водки за знакомство, мы поддерживаем, тем более знаем, что немцы пьют водку из дуплей, десятиграммовых рюмашек. Пауль угощает, что для немцев нехарактерно, выпиваем, знакомимся: Серж, Влад, Владислав. Общаемся, я, как переводчик, нажимаю на шипящие, чтобы сымитировать польский, мои друзья кивают, но делают вид, что немецкий не понимают. Пиво хорошее, теперь мы угощаем Пауля пивом и водкой. Пауль, подвыпивши еще, разоткровенничался. Рассказывает о своей жизни, неплохо живет, получает хорошую пенсию, где-то работает. Показывает рисунки своей внучки, интересные. Запомнил один: немец чокается пивной кружкой со своим отражением в зеркале. Окружение уже не кажется особенно враждебным. И тут наш немец начинает рассказывать, что в конце
Потом Пауль вдруг заводится и начинает кричать, что здесь все ненавидят русских. Что все здесь «наци», и этот, и этот, и этот… Публика начинает напрягаться, немцы встают с мест, что-то кричат Паулю, показывают на нас. Мы оставляем деньги кельнеру и задом, задом выползаем из подвала, бежим по лестнице вверх. Вот мы уже на улице. Свежий воздух, свобода и радость, что мы уже не в нацистском логове. С окончания войны прошло 28 лет, но в мозгах война продолжается.
После этой первой зарубежной поездки на фестиваль у большинства членов бауманского интеротряда возникло чувство гордости за наш СССР и нашу КПСС. Почему? Например, я видел во время встреч и дискуссий с иностранцами, как уважительно и даже с почитанием относятся они к нашей стране. Это касалось даже американцев, конечно, молодых. Никто, как ни странно, из иностранной молодежи не осуждал СССР за 1968 год, за вооруженное подавление Пражской весны – «чтобы дубчики не росли.
Брежнев, тогда еще не старый, принял решение о том, что можно принимать в партию студентов. И многие из нашего интеротряда после возвращения на родину подали заявление в КПСС, я тоже. Хотя я критически относился ко многим моментам нашей действительности, но мне нравилось, что партия, как такая арматура, пронизывая общество, обеспечивает порядок во всей стране. 1990 год показал, что это совсем не так, да и я тогда был уже совсем не тот.
3. Смерть красавицы «Ноны» и другое
После окончания МВТУ я по распределению, как это было принято в те времена, попал на Софринский ракетно-артиллеристский полигон, который легально назывался «Институт «Геодезия», кстати, никто не знает, почему. Он находился в ближнем Подмосковье, в городке Красноармейск, о котором я ничего раньше не слышал, но потом случилось так, что он стал для меня очень близким, но это, как говорится, совсем другая история.
Я никогда не мог себе представить, поступая в МВТУ по необходимости, что под названием «Машиностроительный факультет», названием специальности «приборные устройства» и надписью в дипломе «инженер-электромеханик» скрывалось совсем другое. А именно факультет ракетно-артиллеристской техники, или ракетостроительный факультет, специальность – взрыватели, если коротко – мозги боевых ракет и снарядов. Почему я – электромеханик, не знаю до сих пор, наверное, потому что могу вкрутить электролампочку, но это может каждый. Вот такая конспирология, то есть почти никто, поступая в МВТУ, не знал, чем ему придется заниматься после завершения учебы. Как пелось в нашей студенческой песне:
Куда ты поступаешь, чудак, в МВТУ?
Ты сам того не знаешь, что будешь жить в аду.
Ведь в мире обстановка давно накалена,
В ракетных установках нуждается страна!
Взрыватели – мозги снарядов
Вот так я попал на ракетно-артиллеристский полигон. Должность моя называлась «инженер-испытатель».
Единственные люди, которым РИ сами должны беспрекословно подчиняться (как в авиации), это диспетчеры. Они видели всю картину испытаний, и от них зависела безопасность и сама жизнь работников полигона. «Устименко! Остановите работу на 20 минут, на трассу на дистанцию 1200 выходят полевики!» Все, это приказ, люди на трассе! Испытания прекращаю. Сидим, ждем разрешения продолжать стрельбу. Проходит 20 минут, полчаса, диспетчер молчит. Я звоню сам: «Владимир Яковлевич! Что там полевики, заблудились? Обед скоро, всех придется отпустить, а у меня снаряды в термостате остывают!» Диспетчер: «Продолжай, Сергей! Не успел еще тебе позвонить! Всех ведь пришлось останавливать».
Особое положение занимали почти всегда присутствующие на испытаниях представители военной приемки, как правило, офицеры. Ведь именно для них, для армии, мы и работали. Если РИ отвечал за всю организацию испытаний, то задача военпредов – контролировать соблюдение технологического процесса при испытаниях. От руководителя испытаний и от военпредов напрямую зависели безопасность наших военных, которые будут потом стрелять, и эффективность убийства тех врагов, по кому будут стрелять. Вот такая диалектика. Ответственность у руководителя испытаний была колоссальная, а зарплата издевательски мизерная, кстати, у военпредов в разы больше. Как говорили, нет такого испытателя, который не хотел бы стать военпредом.
Военпредов можно условно разделить на три категории. Первая – «придирасты», они всегда и во всем видели злой умысел и РИ, и других работников. Им казалось, что их всегда хотят обмануть. Они проверяли каждую бумажку, паспорта, допуски, дневники и т.д., часто не понимая суть и цель испытаний. Про них даже была загадка: «Чем отличается петух от военпреда? Петух в куче навоза может найти зерно, а военпред – наоборот». Да ищите, пожалуйста, если вам так хочется, у меня не найдете!
Вторые – это военпреды, которые хорошо понимали всю логику испытаний, не придирались по мелочам, а наоборот, помогали РИ дельными советами. С ними работать было приятно, и не грех было налить им после испытаний в боксах при температуре – 60 С0 фляжечку сэкономленного спирта.
Третьи – раздолбаи в хорошем смысле этого слова. Они знали, что РИ – грамотный, ответственный, не хуже военпреда всё понимает. «Сергей! Ты работай, а мне надо тут в охототдел к егерям заглянуть, я после обеда к тебе зайду подписать результаты испытаний». Да, конечно, иди! Я знал свое дело и находил общий язык со всеми.
Но сейчас я хочу сказать, что моя работа в качестве испытателя была, творческой, через год мне стали поручать специфические испытания, все-таки я был профессиональным специалистом по взрывателям, окончившим к тому же знаменитую Бауманку.
Через два года я уже считался вполне профессиональным испытателем. Через три года у меня были уже несколько внедренных рационализаторских предложений и заявка на изобретение, я проводил сложнейшие испытания радиовзрывателей и гиперзвуковых активно-реактивных снарядов. Я уже профессионально перерос многих своих коллег и даже поступил в заочную аспирантуру на свою выпускную кафедру. Все-таки в Бауманке нас неплохо учили.