Так дорог моему сердцу
Шрифт:
Но когда машина подъехала к клинике, у нее в голове осталась только одна потребность — увидеть Лизу.
— Мисс Хольт еще не достаточно пришла в сознание, чтобы вы могли навестить ее, — было сказано ей, — но я уверена, что вы не откажетесь от чашечки чая, пока ждете, не правда ли? Через несколько минут подойдет доктор Хансон, чтобы поговорить с вами.
— Значит, он все еще здесь?
Ее губы дрожали, и она подняла носовой платок, чтобы скрыть это.
Улыбка женщины была абсолютно понимающей и сочувственной.
— Да, он все еще здесь, и я могу сказать вам с полной ответственностью, что он очень удовлетворен результатами операции.
— Значит... значит Лиза вне опасности? — выговорила она.
Сестра-хозяйка покачала головой ободряюще.
— Ей сейчас настолько хорошо, насколько может быть в ее состоянии.
Когда она вышла из комнаты, Вирджиния выпила чай, который ей принесли, и принялась рассматривать картинки на стенах и вазу с цветами на столе. За окном с небольшим балконом был тот чудесный ландшафт, который всегда пленял ее: в последних лучах света, замешкавшихся на вспыхнувших розовым горных пиках, в темно-фиолетовом озере, пронизанном магией первых звезд, которые висели, словно лампы в огромной, сумеречной пустоте, во всем этом было что-то успокоительное и утешающее. Вирджиния подошла и встала рядом с окном. Прелесть этого вечера проникла в ее душу. Она подумала, что если бы с Лизой что-то действительно случилось, и ей пришлось бы так же стоять у окна, что бы тогда она почувствовала, глядя на это великолепие?
Может быть, оно невыразимо опечалило бы ее или, может быть, она бы просто ничего не видела...
Дверь беззвучно отворилась, и в дверном проеме появился доктор Хансон.
Вирджиния раньше не видела его в белом халате, только в хорошо сшитых костюмах и смокингах. В халате он казался далеким, незнакомым и даже глаза были отстраненными. Он тихо вошел в комнату, твердо захлопнул дверь и повернулся к ней.
— Добрый вечер, мисс Хольт. Я надеюсь, вам позволят вскоре увидеть вашу сестру.
Глаза Вирджинии были огромными и обвиняющими.
— Почему вы не дали мне знать, что операция назначена на сегодня? — требовательным тоном осведомилась она с заметной дрожью в голосе.
Он бросил взгляд на чайные принадлежности на столе и даже осмотрел чайник, чтобы убедиться, что она выпила его содержимое.
— Если вам хочется кофе или даже еще немного чай, вас нужно только позвонить, — сказал он каким-то рассеянным тоном.
— Мне не нужно ни кофе, ни чая, — чуть не набросилась на него Вирджиния, — но мне действительно нужно знать, почему вы прооперировали Лизу, не удосужившись сообщить мне о своем намерении? Это нечестно!
— Вы так считаете?
На мгновение она как будто вновь очутилась в саду у виллы мадам д'Овернь, когда от ночного ветра трепетала листва на деревьях, а его рука держала ее под локоть и вела через лужайку, так как в его голосе уже не было отстраненности, а глаза смотрели мягко и от этого он становился таким близким.
— Вы так считаете? — тихо повторил он. — А мне казалось, что это было самое мудрое решение. Я посчитал таким бессмысленным держать вас в неуверенности и тревоге несколько часов, пока все не кончится. У вас довольно яркое воображение, и в случаях, подобных этому, оно оказало бы вам недобрую услугу.
Это было так верно подмечено, что Вирджиния не могла спорить, но все-таки была еще Лиза, которую лишили утешения и поддержки сестры — если ее присутствие, конечно, могло быть каким-то утешением здесь, в клинике, когда решалась вся ее будущая жизнь. Ведь Лиза была тем человеком, с кем действительно нужно было считаться!
— Может быть, ваше негодование немного уляжется, если я скажу вам, что это была идея вашей сестры, — сказал ей Леон Хансон, все еще пристально глядя на нее с тем несколько снисходительным и сочувственным блеском глубоких темных глаз. — По правде говоря, она просто настаивала на этом, и так как я с ней согласился, то вам ничего не было сказано. Я надеюсь, вы не собираетесь думать, что с вами плохо обошлись?
— О, нет, конечно, нет, — но поток чувств заставил Вирджинию быстро заморгать. — Это так похоже на Лизу.
Она невероятно отважная.
— Да, — согласился он. Он видел, как она дергает перчатки беспокойными пальцами, и вдруг протянул руки, взял в них обе ее ладони и довольно твердо сжал . — Вам станет лучше, когда вы увидите ее. Но она вряд ли будет в состоянии много говорить с вами сегодня, и вам не позволят остаться с ней больше, чем на несколько минут.
— Но с ней все будет хорошо? — спросила она, встречая его прямой взгляд.
— Я совершенно уверен, что у нее все будет отлично!
Вирджиния заморгала еще сильнее, потому что одна слеза уже в самом деле покатилась с боку от носа. И этим они были обязаны ему!... Ему Лиза будет обязана всем!...
Она проглотила слезы и отвернулась, сморкаясь в носовой платок.
Он нажал кнопку звонка.
— Мне положительно кажется, что вам не помешает еще чашечка чаю!
Лиза была так не похожа на самое себя, когда Вирджиния склонилась над ней в неярко освещенной комнате, что у нее могло создаться впечатление, что она ободряет незнакомку.
— С тобой все будет хорошо, дорогая! Очень хорошо!
В огромных темных глазах Лизы отразилось понимание, и она слабо улыбнулась.
— Конечно, — прошептала она. Ее бескровные губы, казалось, выговаривали другие слова, и Вирджиния наклонилась ниже, пока не почувствовала на щеке слабое дыхание сестры. — Скажи Клайву... ты не против...?
Вирджиния сразу ответила:
— Конечно, нет, милая. Я немедленно дам ему знать.
— Спасибо, Джинни! — прошептала Лиза, и улыбнулась более естественно. Ее веки закрылись, как у усталого ребенка, и она, казалось, погрузилась в какое-то забытье.
Вирджиния на цыпочках вышла из палаты и обнаружила, что доктор Хансон ждет ее по другую сторону двери.
— Я отвезу вас домой, — сказал он. — Это был изнурительный вечер для вас.
— А нельзя ли мне сперва позвонить? — спросила Вирджиния.
— Конечно, — ответил он, — если это важно. Но не подождет ли это до утра?
— Ну, нет, — сказала ему Вирджиния. — Вы понимаете, я хочу позвонить Клайву Мэддисону и сказать ему о Лизе...
Но как только она назвала имя Клайва, она поняла, что сделала ошибку. Темные глаза Леона, казалось, холодно вспыхнули, и его выступающий подбородок стал более заметным. Он сказал с ледяной вежливостью в голосе: